В конце мая в Чернигов прикатил Пантелеймон Кулиш. У него также шла черная полоса. Жена отправилась в свой хутор, не простив ему сумасшедшего романа с Марковичкой, за которой он ринулся в Германию, да получил в Дрездене полный от ворот поворот. Петербургские друзья отвернулись, сам Шевченко назвал его сумасбродом. И вот после таких страстей, Кулиш пишет 3.06.1860 Д.С.Каменецкому: «В Чернигове я уже вторую неделю и провожу время с таким удовольствием, как никогда и нигде. Весело! Весело! Весело! В Чернигове люди живут так хорошо, как только можно желать для такого провинциального города...
                ...У Глебова есть хорошие стихи. Например:

                                              «Доле моя, нене моя, де ти, отзовися?
                                                Ой навіщо ж ми любились, нащо ж розійшлися?»

             Никто больше, чем Глебов, видом, манерой и чтением не похож на поэта. Его призвание было високим и в нашем обществе при других обстоятельствах он был бы несравненный эстетический критик и поэт. Но гнилая жизнь в нашем панском обществе сгубила его. Он не живет, а доживает, хотя и сама руина прекрасна в этой особе, которую задумала природа в счастливую минуту...»
              Кулиш сразу же в роли пана-атамана вошел в Носов курень. Пошил себе шелковые красные шаровары, Параска Глебова вышила ему рубашку. Именно тогда у Кулиша и завязался «слепой и горячий» роман с Параской. Вначале он просто хотел забыть с нею о поражении с Марковичкой. Но и сам не заметил, как влюбился по-черному. Именно по-черному, ведь он ее называл испорченной девочкой. Мало того, любовные записки он передавал ей через мужа, зная, что щепетильный Леонид Иванович никогда не станет их читать. Вот одна из них:

                                                         «Вчера был день беседы шумной,
                                                         Вчера был Вакха шумный пир,
                                                         При кликах радости безумной,
                                                         При звоне чаш, при звуке лир...

             В самом деле был вечер веселый у Цвита, одной Вас мне не доставало. Но у меня на груди были Ваши цветы, а в сердце Ваши слова, - я не мог тосковать о Вашем отсутствии. Музыка подействовала на меня сильнее обыкновенного, потому что Вы сделали меня юношею. Между прочим, я читал Катерину Шевченка и не мог удержаться от слез. Мне живо представилась Ваша легкая юность. В лице Катерины я видел Вас игрушкою людей, которые не знали Вам цены и, как неразумные дети... но довольно: я много уж говорил об этом. Все, что Вы переиспытывали, все, что вы утратили, так (сильно) живо представилось мне при чтении Катерины, что я прервал его, выбежал в другую комнату и, упав на софу, дал волю слезам своим. Тут-то я убедился, как нежно и глубоко я Вас люблю. Если и никогда уж мы больше не свидимся после нашей разлуки, я всегда буду любить Вас и с благодарностью вспоминать грустные и вместе восхитительные часы, проведенные с Вами наедине. Если желаете сегодня ехать со мной в сад около одиннадцати часов, то отвечайте посланному только - хорошо; а если не хотите, то оторвите лоскуток от этого письма и напишите, в котором часу приехать посидеть к Вам перед обедом, который будет у Милорадовича. Я не хочу озабочивать Вас длинным ответом. Я знаю, что вы меня любите больше, чем может выразить записка. Весь Ваш П.К.»
               Эту записку посланец Кулиша, не застав Параски, вручил лично Глебову, не сказав при этом, что записка предназначается не ему а жене.
               Так Глебов узнал об измене жены. Но он пытался делать вид, что ничего не знает, ни о чем не догадывается...
               Параска едет в Нежин к отцу, туда же мчится и Кулиш, мало того, останавливается у ее родителей. Прожив там целую неделю в обстановке, когда протоирей строго следил за тем, чтобы дочь не оставалась наедине с гостем, Кулиш 23.06 едет в Киев и снимает в Европейской гостинице номер на двоих. Через день к нему приезжает Глебова. Две недели они провели вместе. 4.07.69 Кулиш пишет Каменецкому:
               «Я уже писал Вам, что со мною тут приключились чудеса. Женщины липнут ко мне, как к Дон-Жуану. Это счастье моей жизни. Счастье потому, что я приятно занят и забываю свое скверное прошлое... Между тем мне в женщине открывается удивительный человек. Познавая ежедневно, что такое женщина, я вместе с тем понимаю лучше и нашего брата - мужчин... Я уже никогда не буду считать сближение с женщиной не стоящим высокого характера. Это и есть сама жизнь; а то, что называют жизнью ученые да деловые люди, - это надворная работа. Настоящая жизнь в доме и под домом, на виду женщины. Все что вдали от нее - эпизоды, увязанные с главным!...Когда-то во время оно, Василий Блаженный (Белозерский) поведал мне, что в мои годы уже нельзя надеяться на женскую любовь. Но теперь я убедился, что мне лишь нужно было пожить на свете и только сохраниться, в такой мере, как я, чтобы у морально развитых женщин иметь полный успех. Ни с одним юнцом они не могут быть так быстро, как со мной».
            Последствием того Киевского «медового месяца» был тяжелый и напряженный разговор на троих - Глебов, Параска и Кулиш. Кулиш держался, как он сам пишет: «благородно, но на удачу». Он в душе, видно, надеялся, что Параска, выбирая между ним и мужем, бросится таки к нему на шею и зарыдает - «Ради тебя я готова на всё!» Увы, Параска прекрасно понимала, что церковный брак нерасторжим и она для общества окажется в роли гулящей. Так и не бросилась она на шею Пантелеймону. Глебов же грустно сказал, что примет любое решение жены, что он прощает ей всё, что она совершила и совершит еще…
              Кулиш прослезился и укатил, оставив Параску, но не отказавшись от нее. Он пишет Глебову: «Я прихожу в ужас от собственной предприимчивости и гляжу на вас как на гения - благодетеля моей жизни. Будьте же всегда самим собой. Никогда и ни для чего не меняйте таких чудесных порывов сердца, которые Вы, может против собственной воли, высловили своей жене перед разлукой… Из нас троих Вы, Леонид Иванович, вели себя лучше всех, если только справедливы Ваши побаивания, что Параска Федоровна не будет счастливее, сменив обстоятельства и место своего пребывания. Я действовал, разумеется, благородно, но на удачу. Она колебалась между двумя крайностями, и это целиком понятно для меня. Вы один, зная ее издавна, действовали так, как следует действовать благородному человеку, то есть давали личности свободу и в тоже самое время предостерегали ее от опасностей, которые таятся в ней самой. Может быть Вы спасли нас всех от многих больших страданий, заставив пострадать каждого понемногу…»
              Единственное, на что решился Глебов, это написать басню «Горлиця и горобець», в которой воробья, соблазнившего горлицу бьет ее голубь…
              Закончился черный 1860. Но и 1861 год начался с черной беды. Умер в Петербурге Тарас Шевченко. Вся Украина, независимо от сословий, оплакивала своего Апостола. Даже отмена крепостного права на фоне его смерти не радовала… В конце весны, по приглашению нового губернатора кн. Голицина, вернулся из Петербурга опустошенный Афанасий Маркович. Снял домишко в красивейшем уголке над Стрижнем, утонувшем в вишнево-яблуневых садах. От гимназии, где в двухкомнатной квартирке пансионата обитали Глебовы, было 10 минут ходьбы. Параска страшно завидовала распутнице Марковичке, но терпеть не могла ее мужа. Глебовы сбегали из своей опустевшей квартиры. Но каждый уходил к своим - муж - к приятелю Афанасию, жена - к поклонникам из Носового куреня. После свиньи, которую ему подсунул Кулиш, Глебову, да и Марковичу не хотелось печататься в «Основе», фактическим редактором которой был Кулиш. Афанасий задумал издание, в котором можно было бы печатать украинские произведения. Он даже название придумал «Десна» (в 20-30 годы под таким названием выходил Черниговский альманах). Он подал прошение на имя губернатора кн. Сергея Голицына, когда-то пригласившего его на Черниговщину. Увы, губернатор посчитал, что в сложившейся обстановке он не может позволить издание человеку, скомпрометированному поведением жены, «Европейской блудницы» и, одобрив идею национального издания, попросил представить иную кандидатуру на пост редактора. Афанасий решил рекомендовать вместо себя Глебова. Губернатор согласился на кандидатуру любимого преподавателя своих детей. Леонид Иванович, как и положено, подал через директора гимназии Евгения Гудиму следующее прошение:

В Киевский Цензурный Комитет
Мл. учителя Черниговской губернской гимназии
Леонида Глебова

П Р О Ш Е Н И Е

Желая издавать в г.Чернигове с мая месяца текущего года Еженедельную газету под названием «Черниговский листок», Программа коего прилагается, имею честь просить Киевский Цензурный Комитет разрешить мне издание.

Марта 12 дня 1861 года.

Программа «Черниговского листка»

1. Отдел литературный. Небольшие рассказы, стихотворения на великорусском и южнорусском языках, путевые записи и очерки из народного быта, анекдоты, сценки, юмористические записки, эпизоды из охотничьей жизни.
2. Новости, вести, слухи. Фельетонные заметки о городских новостях, сведения о театре, концертах и т.д., вести из уездов Черниговской губернии, а также из других губерний, но имеющие ежедневный интерес.
3. Общеполезные сведения. Небольшие статейки по части сельского хозяйства, домоводства, промышленности и торговли, популярной медицины и народного образования.
4. Библиографические известия. Краткие заметки о книгах, имеющие местный интерес.
5. Разные объявления, вызовы, запросы и отзывы. Сюда войдут сторонние объявления частных лиц, а также официальные ведомости, если такие будут сообщены.
          Цель издания - доставить возможность местным жителям иметь печатный орган общественной жизни и деятельности.
           «Черниговский листок» будет выходить раз в неделю объемом от половины до не более одного печатного листа и четвертую долю средней величины.
             Стоимость подписки в 1861 году 2 рубля серебром».
             Кн. Голицин поддержал прошение и переправил его попечителю Киевского учебного округа, Николаю Пирогову. В Киевский Цензурный Комитет прошение попало с просьбами о положительном решении дела губернатора Голицина и попечителя Пирогова. Естественно вопрос был решен положительно и 12.07.61 вышел первый номер «Черниговского листка». Глебов в нем вел колонку главного редактора и был автором большинства фельетонов. Наибольшей популярностью пользовался цикл «Заметок простодушного». Почитаешь те заметки и кажется, что Глебов описывал сегодняшних нардепуков, сегодняшних долларовых патриотов, сегодняшних мещан. Вообще-то двойственное впечатление от тех «заметок». И смешно, и горько, что за полтора столетия нравы наши не изменились…
            К сожалению, стресс, вызванный частыми изменами жены, привел к обострению болезни. Опять начались страшные мигрени, начало пропадать зрение. В сентябре месяце Глебов слег и издание газеты прервалось до мая 1862, да и после этого газета выходила не еженедельно, а 1-2 раза на месяц… Вечно чего-то не хватало - то бумаги, то краски, то денег. Больше всего, как и нынче у наших газет, не хватало денег.
            Но не только «Черниговским листком» жил Леонид Иванович. Как-то, когда они чаевничали у Марковича с Ильей Дорошенко, тот стал вспоминать об их самодеятельном театре в Немирове, режиссерами которого были они с Марковичем. Так и родилась идея создания в Чернигове самодеятельного театра, ставящего представления на украинском языке. Нужно сказать, что в Чернигове регулярно гастролировали театральные труппы Домбровского и Бетлиевской, балетная труппа Хоер. Но гастролеры есть гастролеры. Как приехали, так и уехали. И опять город застывает в сонной одури. Поэтому идею Глебова и Марковича сразу подхватили громадовцы. Уже к лету 1962 года кружок театралов-любителей насчитывал больше 30 членов и ставил не только «Наталку Полтавку» режиссуры Афанасия Марковича и Ильи Дорошенко, но и пьесы, специально написанные Глебовым - «До мирового» и «Хуторяночка». Средства, полученные от этих представлений шли на издание учебников и книг на украинском языке.
               А между тем над Черниговской громадой нависла страшная угроза. Злым гением этой организации стал Иван Андрущенко.
               Этот 21 летний красавец окончил курс наук в Московском Константиновском межевом институте в ноябре 1859г. и с этого времени служил при чертежной межевой канцелярии. Именно этой канцелярией он был и командирован с мая 1861 по январь 1863 в распоряжение Черниговской межевой палаты для размежевания земель в Городнянском, Остерском и Козелецком уездах. Еще в институте Андрущенко познакомился с В.Маковеем, который ввел его в полуподпольный кружок «Библиотека Казанских студентов», основанный бывшими студентами Николая Чернышевского Ю.Масоловым и М.Шатиловым. От этого кружка в 1861 году отпочковался кружок П.Агрипуло и П.Зайчевского, занимающийся распространением и размножением нелегальных произведений Герцена-Огарева и Маркса-Энгельса. Через Зайчевского Андрущенко стал личным корреспондентом Герценовского «Колокола».
             И надо же! Такой идеальный революционер приезжает в тихий, провинциальный Чернигов! Остановился он у гостеприимного Степана Носа.
              Cамым «революционным» в Чернигове считался именно «курень Носа», впрочем, он уже считался центром Черниговской «Громады». Но «Громада» была чисто просветительским кружком и от революционных идей шарахалась, как черт от ладана. Это хорошо видно из воспоминаний Евгения Чикаленко: «Писанной программы у украинских «Громад» не было, и состояли они из людей, которые верили и по возможности трудились для возрождения украинской нации. Политических воззрений от членов не требовалось, поэтому между их членами были и довольно правые люди, но были и такие, которые принадлежали к социалистическим революционным партиям. Зато твердо требовался этический ценз, именно из-за него и была принята во всех украинских громадах единогласность выборов - если хоть один голос будет против, такого человека в громаду не примут! Зато можно с уверенностью сказать, что между членов громад не было ворюг, взяточников, черносотенцев и никогда не было ни одного предательства или провокатора, как это часто было в других тайных организациях, а поэтому ни разу не было, ни одного дела у жандармерии с какою-нибудь из громад. Революционеры объясняют это тем, что, мол, жандармы не обращали внимания на «Культурологические кружки», но это неправда, ибо в те времена жандармы из совершенно мирных организаций делали «революционные» и заводили дела, только лишь для того, чтобы оправдать свое существование».
             История с Андрущенко является лучшей иллюстрацией, показывающей справедливость этого утверждения Чикаленко.
              Чтобы заставить громадовцев принять революционные идеи, Андрущенко вступил в Черниговскую громаду. Рекомендовали его Степан Нос и Параска Глибова. Голосовали единогласно. Андрущенко хоть и высказывал левые мысли, но никого не агитировал и не высказывал радикальных идей. Но вот в 1862 году московские кружки Агрипуло и Шатилова стали филиалами тайной организации «Земля и воля», а в начале 1863 года членом «Земли и Воли» стал и Андрущенко. Но он ничего не рассказал друзьям-громадовцам о своей принадлежности к «Земле и Воле». Занимался размежеванием земель, регулярно слал в «Черниговский листок» заметки о жизни в уездных городах. При каждом приезде в Чернигов обязательно заходил к Глебовым, при этом ухитрялся бывать именно тогда, когда Леонида Ивановича не было дома. Ларчик открывался просто. Пантелеймон Кулиш предпочел литературные и научные занятия любви с Параской и она, брошенная, с первой же встречи отдалась красавцу Андрущенко, который был младше нее на целых десять лет. Как раз настолько же моложе были любовники и у Марковички, так что Параска даже не скрывала свою связь с Андрущенко. Когда летом 1862 Андрущенко вызвали в Москву, она пишет ему из Нежина, где отдыхала у отца: «Мабуть без горя мне не можна жить на свете. Дело вот в чем: сегодня написавши к Вам посылаемое письмо я получила от Л.И. следующее известие: «мне говорил инспектор, что Андрущенко переводят в Москву за ношение свиток и вообще либерализм». Мой совет сделать так: получивши мое послание немедленно напишите в Москву предупреждение о том, чтоб там не перевели Вас».
                Конечно, Андрущенко ничего в Москву не написал, но возвращение в Москву затянул до февраля 1863. Да к тому же в Москве он застрял не надолго.
                 Агенты «Земли и Воли» в межевом комитете уже летом вновь командировали его на Украину, назначив на должность уездного землемера в Василькове на Киевщине. По дороге в Васильков он, естественно, завернул к друзьям в Чернигов и, как обычно, остановился у Носа.
                8 июля 1863 на квартире, которую снимал Алексей Белозерский, в честь Андрущенко дали званый ужин, на который пришли Нос, Тыщинские, Масолов, Кистяковский. Глебовы чествовать Андрущенко не пришли. Ведь эти чествования были вызваны его обручением с красоткой-купчихой Марией Смирновой. Параска была в истерике, и Леонид Иванович остался дома, утешать ее...
                Этот званый ужин стал концом и Носового куреня и «Черниговского листка». Дело в том, что Белозерский снимал квартиру вместе с поручиком Герасимовым. Поручик не был приглашен на званый ужин. Днем он пьянствовал на именинах жандармского полковника Шульговского и вечером, во время званого ужина, как считал Белозерский, мертвецки пьяный спал в соседней комнате.
              Андрущенко, выпив больше нормы, раскричался о величии своей «Земли и Воли», о немедленном свержении самодержавия, о срочной помощи восставшим полякам. На крик перешел потому, что ни куренной Нос, ни члены его куреня, как и все громадовцы, не были революционерами и кроме просветительских идей ничего знать не хотели. Никого так и не убедив, Андрущенко вручил Белозерскому воззвание к офицерам, в котором призывалось повернуть свой меч против общего врага - самодержавия. Вручил и Воззвание «Свобода №1» и стихотворение Курочкина «Долго нас помещики душили». Вручил, чтобы Белозерский распространял их среди офицеров полка, к которым его как раз командировали.
              Никто во время вечеринки так и не заметил, что храп в соседней комнате прекратился. Белозерский утром умчал в командировку, так и не взяв те злосчастные воззвания, всученные ему Андрущенко. Бросил их в тумбочку возле кровати. Герасимов, разбуженный вечером воплями Андрущенко о «Земле и воле», утром, с раскалывающейся головой, полез в тумбочку к Белозерскому за опохмелкой. Вместо штофа он обнаружил там пакеты с воззваниями. Прочел их и понял, что те ночные вопли о «Земле и воле» и о свержении самодержавия ему не приснились в пьяном сне, а были наяву. Герасимов схватил по экземпляру воззваний и стихов и помчал на квартиру к полковнику Шульговскому. Полковник как раз лечился после вчерашней попойки огуречным рассольчиком. Попросив и выпив жбан рассола, поручик протянул ему бумаги и стал рассказывать об услышанном вчера. Полковник ожил. Только вчера он заливал водкой чувство своей ненужности, боязнь сокращений. Теперь ни о каких сокращениях речь не пойдет! Им открыт заговор против Императора! Им, Черниговским жандармским полковником раскрыта опаснейшая организация «Земля и воля»!
               Он сразу же сообщил о государственных преступниках губернатору и начальнику III отделения кн. Долгорукову. Долгоруков приказал немедленно произвести обыски у всех участников званого ужина у Белозерского. Разбуженный с похмелья Степан Нос, заехал в нос полицмейстеру Ляшенко. Его связали для надежности и, продолжив обыск, нашли чемоданы, оставленные Андрущенко. В тех чемоданах оказалось 110 экземпляров брошюры Огарева «Что нужно народу», 5 экземпляров воззвания «Свобода №1» с печатью «Земли и воли», 30 экземпляров воззвания к крестьянам, начинающегося словами «Долго давили Вас братцы», 214 экземпляров «Колокола», 31 экземпляр воззвания «Под суд!» и книга Герцена «С того берега», а также рукописные воззвания «К молодому поколению» и отдельные номера революционного «Великоросса». Этого было вполне достаточно для ареста всех участников званого ужина и поиска их соучастников.
                Нужно сказать, что члены Черниговской громады, в которую входил Носов курень, в том числе и Глебовы в список тех разыскиваемых соучастников не попали. Дело в том, что губернатор, кн. Голицын дружил с одним из руководителей Черниговской громады Федором Рашевским и прекрасно знал, что громадовцы ни в какую политику не вмешиваются. Поэтому, несмотря на то, что в бумагах Андрущенко была и переписка со многими громадовцами - Рашевским, Вербицким, Глебовым, Марковичем, она только была подшита к делу, тем более что в письмах громадовцев не было ничего предосудительного. Разгром громады и опала Глебовых были вызваны иным.
                                                                                                                     © В.Сиротенко

                                                                Продолжение следует