Беспощадные холода вслед за буйными метелями придавили к земле маленький островок жизни, затерявшийся среди вековых деревьев. В холодном лесном неуюте спрятались в сугробах три покосившиеся избёнки. Одна из них - контора лесхоза, другая - жилье директора, третья - обитель конюха Панкрата и бухгалтера Федора Осиповича, которые, видимо, поселились вместе, чтобы собрать воедино грехи и заодно избавиться от одиночества.
     Время послевоенное, лихое и голодное, для всех одинаково трудное. Изба директора Ивана Ивановича Санькова ничем не лучше других. Такие же углы в белом инее, скрипучий некрашеный пол, заледеневшие окна, иногда плачущие мутными слезами, оживая от дополнительного тепла печки «буржуйки». Вода и хлеб привозные, дрова вольные, на столе - еда нехитрая. Чаще всего это суп, сваренный в больших консервных банках из-под американской тушёнки.
      Всё, как у всех. Столы, топчаны, табуретки, комод для белья, шкаф для посуды. Разве что помимо прочего - патефон с единственной грампластинкой «Сказки Пушкина» да телефон на стене. Покрутишь ручку, трубку к уху поднесёшь:
      - Алло, дежурная! Мне Знаменку!
      - Соединяю… Говорите…
     Вдоль стены - длинная лавка. На ней обычно дежурила, отвечая на звонки, маленькая Люсенька.
      - Папа, тебя! - с криком она бежала в дальнюю комнату, и ее тоненькие косички смешно подпрыгивали на маленькой аккуратной головке.
      - Ах, ты, мой цветок-лепесток! Солнышко с косичками! - обнимал он девочку, и его глаза из-под карниза густых бесформенных бровей, раньше времени припорошённых пеплом, излучали тепло необыкновенное.
      - Хочешь, Люсёк, я тебя к Фёдору Осиповичу отведу? - спрашивал Иван после минутного разговора по телефону. - Понимаешь, дочь, мне на дальнюю делянку ехать надо… Озоруют там мужики - лес рубят. А места заповедные…
      Люсенька к Фёдору Осиповичу идти не хотела, но все понимала. Рука об руку с отцом, перешагнув высокие сугробы, через несколько минут девочка гладила дядю Федю-ежика по щеточке седых жестких волос. Потом, нацепив его очки с толстыми круглыми стеклами, хозяйничала на письменном столе, сердясь на беспорядок. Чистую бумагу - в стопочку, карандаши и ручки - в стакан, счеты - на правую сторону. А теперь самое время пощёлкать их костяшками, потом, подражая Федору Осиповичу, обмакнуть в чернильницу перо толстой деревянной ручки и написать на листе бумаги пару знакомых букв - «Л» и «С», что означало - Люся Санькова.
      Вскоре работа заканчивалась, и начинались часы томительного ожидания у окна. До боли в глазах Люся всматривалась в каждую отдалённую точку на дороге в надежде, что она, по мере приближения, превратится в человека, а еще лучше, в ее отца.
    - Что весну ждешь, а она не торопится? - шутил Федор Осипович. - Тогда ты ее, красавицу, представь: сарафан зелёный, цветами украшенный, кофта белая, с рукавами широкими, русскими узорами вышитая ... А сама, как ты, румяная, в косах ленты алые, волосы - колоски пшеничные …
     Неожиданно старик замолчал, охнул, сунул под язык таблетку. Пришлось Люсеньке эту картину самой дорисовать:
    - Махнула красавица рукавом - потекли ручейки разговорчивые, махнула другим - на деревьях распустились листочки клейкие… - Дедушка, а скоро папа приедет?
       - Скоро, деточка… Ты, главное, жди… Это самое большое счастье, когда есть кого ждать.
     Но белая пустынная дорога не оправдывала ожидания. Разве что разнообразил пейзаж конюх Панкрат на лошади, запряженной в сани, да, боязливо оглядываясь, подбегал к нему за подачкой вечно голодный Пират.
      К вечеру, уронив седую голову на счеты, уснет Федор Осипович… Утомившись, положит голову на подоконник и уснёт Люсенька… Потом ее, сонную, прикрыв полами распахнутой шубы, отец на руках домой доставит.
    Как-то ночью, когда мело, а Хозяин Вселенной забыл воткнуть в черный лист неба кнопки-звезды, когда совсем рядом выли голодные волки, а встревоженный Пират визжал от страха, кто-то настойчиво постучал в дверь. Иван, чиркая спичками и неосмотрительно разбрасывая их вокруг, вышел в сени.
       - Кто?
       - Откройте, люди добрые, не дайте замерзнуть…
      Сердце сначала взлетело, потом ухнуло вниз. С ног до головы обдало жаром. Она! Иван решительно распахнул дверь - на крыльце стояла незнакомая молодая женщина.
      - Вы Иван Иванович? Я - к Вам…
      - Заходите, если ко мне… - буркнул хозяин.
      Вошла… Поставила на пол котомку, березовым веником смела с валенок снег, развязала за спиной узел огромного клетчатого платка, распахнула старенькую фуфайку, поправила сбившееся между ног ситцевое платье в мелкий горошек, тяжело вздохнула, выпрямилась… Вот, мол, я… Вся тут… Какая есть…
      - Люся! Чаю! Гости у нас!
     Села за стол, осмотрелась… Чадила, мигала керосиновая лампа на столе. Взгляд ночной гостьи сумел выхватить из полутьмы только чучело огромного глухаря в дальнем углу да чьи-то ветвистые рога.
      - Лосиные?
      - Нет, мои… Проветриваю… - пошутил Иван.
      Улыбнулась… И только теперь Иван позволил себе рассмотреть гостью. «Обычная. Таких много, - решил он. - Ах, нет, глаза необыкновенные, васильковые…»
      Люся поставила на стол чайные чашки с блюдцами, пузатый закопченный чайник, когда-то зеленого цвета, и другой, маленький, с розочкой на боку, исходящий ароматом лесных трав. Вслед за чайниками появилась на столе тарелочка с тремя кусочками казенного хлеба.
    - Я со своим, не подумайте… - гостья торопливо развязала котомку, достала хлеб, отломила кусочек, положила рядом со своей чашкой, оставшийся - на общую тарелку. - Хорошо, когда есть с кем делить хлеб…
       Оттаявшими в тепле губами, она едва прикоснулась к хлебу, сделала глоток из блюдечка, в которое предусмотрительно налила чай, и столкнулась взглядом с глазами Люси.
       - Вы моя няня? Арина Родионовна? Да?
     - Нет, я Матрена Галактионовна… - смутилась, покраснела. - Извините, такое смешное имя…
     - Ничего смешного не вижу. Обычное имя. Люся, тебе пора спать… - Рассказывайте, Мотя.
      - Не знаю, с чего начать… - она комкала в руках носовой платок.
      - С начала…
      - Вы были на войне?
    - Не был. И это самое тёмное пятно в моей бесцветной биографии. Не призывался. В детстве, делая мячик из старых чулок, ткнул ножом в глаз. С тех пор глаз - бутафория. Вроде на месте, а не видит. На фронте не был, но и в оккупации хватил горького до слёз. Партизанил. Дважды немцы на расстрел водили… Спасала случайность… - надеясь прочитать в ее глазах сочувствие или хотя бы интерес, он внимательно смотрел на женщину.
Но она была где-то далеко, блуждая по сложным лабиринтам своей жизни, известным только ей, искала выход, не надеясь найти.
    - А мой Петя был на войне… Вернулся весь израненный… Стали жить… Избу построили. Верочка родилась… Умер он, когда было ей всего два года. Голодали. Вот и попутал бес - сорвала на колхозном поле горсть колосьев. Мы их шелушили, мололи на домашней мельнице зерно да хлеб пекли. На этот раз испечь не удалось: встретился объездчик, по щекам отхлестал, колосья отобрал, в кутузку отправил. Спасибо золовке - Верочку к себе забрала. Осудили. За дело, не спорю… Дали три года тюрьмы с конфискацией имущества.
       На дворе отчаянно взвыл Пират - волчий вой раздался уже под окном. Иван встал из-за стола, зарядил ружье и вышел на крыльцо. После выстрела вой прекратился. Минутная тишина взорвалась торжествующим радостным визгом собаки, только что находившейся на грани жизни и смерти.
      - Убил … Матерый волчище… Совсем обнаглели волки к весне. Голод - не тётка, - сказал Иван, возвратившись в избу.
     - Может, у него волчица была, теперь вдовой осталась … - тихо, как будто для себя, печально проговорила Мотя и, помолчав, продолжила рассказ. - Как в тюрьме жилось, разговор отдельный… Отсидела положенный срок. Вернулась… Доченька, колосок мой любимый, единственный, меня не узнала, - Матрена поднесла платок к глазам. - Чувствую, золовке не нужна - рот лишний. А сегодня утром она мне свой сон разгадала. Иди-ка ты, говорит, Мотя, в лесхоз к Санькову. Он мужик добрый, что-нибудь придумает. Говорят, сны иногда сбываются…
    - Вот что… Ложитесь спать… Завтра решим, - неожиданно резко закончил разговор хозяин.
       В эту ночь Саньков не спал.
       - Надо же… Какая-то мистика… Матрена пришла ко мне в тот же месяц, день и час, что и Василина.
    Тогда под Вязьмой шли жестокие бои, и по стране бродили толпы неприкаянного, бездомного народа. Вот и постучала в его дверь беженка с Украины Василинка с маленьким ребенком на руках. Семья погибла во время бомбёжки, а ее, как единственный жёлтый листок, оставшийся на обнаженном дереве, заметил ветер, схватил сильными руками и долго мчал по городам и весям, спасая от войны. Так поселилось в двух шагах от одинокого Ивана еще одно одиночество, а потом оказалось в его объятиях. Они были рядом, но не вместе… Параллельные миры… А он ночами мечтал хотя бы об одном нежном слове. Долго ждал. И дождался в конце войны.
     - Спасибо, Иван, за то, что не дал умереть… Ты хороший, умный, добрый, но ты другой… Прости, я не люблю тебя. Ухожу. Люсеньку оставляю здесь. За ней вернусь, когда устроюсь на новом месте… - и прикоснулась к его небритой щеке холодными губами.
     Ушла, пропала, сгинула… Иван ждал. Некому было гасить пожар в его душе, и постепенно он научился наслаждаться одиночеством. Спасали книги, учеба в институте, работа, Люсенька… Иван ждал...
      - Матрена… - продолжал он ночной диалог с самим собой. - Господи… имя-то какое, ужас! Матрена и Василина… Ничего общего… Небо и земля… Но в то же время… - так маялся он всю ночь.
       Ближе к утру Иван принял решение и на цыпочках подошел к кровати Матрены:
       - Подвинься, Матрён…
      Это была близость людей, измученных одиночеством, близость от тоски по чужому телу, от безысходности близость…
     К Федору Осиповичу отец Люсеньку теперь не водил. С Матреной она искала в лесу «следы невиданных зверей» и находила. Избушку на курьих ножках пока не нашли, но отец обещал обязательно ее показать. Из кота Барсика пытались сделать «кота ученого», но он никак не хотел ходить по цепи, которую одолжили у Пирата. На столе появилась настоящая еда и даже пироги. Вот только, заплетая Люсеньке косички, Матрёна часто плакала.
      - Соринка попала… - объясняла она девочке причину слез.
     Иногда, отпросившись у Ивана, она на пару дней исчезала. А вернувшись, плакала тайком.
    Что за жизнь! Настоящая карусель! Незаметно промелькнуло лето. Осень закружила Саньковых в хороводе забот о запасах к предстоящей зиме. Не заметили, как выпал первый снег и ударили первые морозы.
      - Не пойду сегодня на улицу, - капризничала Люсенька. - По радио говорили, что морозы ударят. А это, наверно, больно…
      - Что ты, Люсенька, посмотри, какое на улице солнышко… Тёплый лучик заберется тебе за воротник и согреет, - терпеливо объясняла Матрена и вела девочку гулять.
      А на улице Панкрат Матрене проходу не давал:
      - По фене ботаешь?
      Засмущается, убежит в избу и опять плачет…
      По ночам снова стал беспокоиться Пират, подвывая волкам.
      - Наверно, волчица-вдова по своему волку тоскует… - предположила Матрёна.
      Как-то за ужином, глядя на телефон, она рассказала историю:
     - У нас в Сидоровке телефон был только в сельсовете. Мало кто его в глаза видел. Прибегает как-то в сельсовет Танька Козлова, и к телефону. За ручку покрутила и в трубку кричит:
       - Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Знаменка, Знаменка! Бабку Гапку обокрали всю дочистушка!
       Матрена громко смеялась, а Иван все отчетливее понимал, что наступил еще раз на одни и те же грабли. Иногда он пытался присоединить свои грехи к грехам соседей - не понравилось. Подолгу не бывал дома, но к вечеру возвращался всегда. Поэтому отсутствие Ивана в поздний час не на шутку встревожило Матрену.
      Попросила соседей присмотреть за спящей девочкой, зажгла большой фонарь и, подняв его высоко над головой, по протоптанной лошадью тропинке бросилась в лес. Казалось, деревья расступились перед этим напором воли и страстного желания найти человека, помочь ему. Страха не было.
      Огни волчьих глаз возникли перед ней неожиданно. Их было много. Матрену поразила тишина, которая, как будто пришла вместе с ночью, чтобы шатром раскинуться и скрыть кровавое пиршество стаи. Волки рвали на куски безвольное тело коня.
       - Иван! Иван! - закричала Матрена, размахивая фонарём, и сделала шаг вперёд. - Ты где? Отзовись!
      Испугавшись огня, волки, злобно рычали, понимая, что человек сильнее. Это страшный голод довёл их до безумного шага. Они исчезли, но осталась волчица, которая в два прыжка оказалась рядом с Матреной … Серая, когда-то густая шерсть, клоками свисала с впавших боков, в движениях не было былой силы и ловкости, а в глазах горели костры ненависти к человеку.
      Кричать не было сил… Убежать? Волки бегают быстро. Догонят, бросятся на спину и загрызут. Наброситься на волчицу? Для этого нужно иметь огромную силу, скорость реакции, ловкость. Имея ружье, можно бы продержаться…
       Матрена сделала шаг вперёд - взгляды женщины и волчицы встретились.
      - Прошу тебя, уйди с моего пути, - шептала Матрена, стремясь подчинить волчицу своей воле. - Мы с тобой - вдовы. Ты должна понимать меня. Этот человек нужен мне. Я люблю его и тебе не отдам…
      Волчица не двигалась. Постепенно её глаза наполнились необычным зеленым светом, и она, по-собачьи тявкнув, прыгнула в кусты, уступив дорогу.
      - Матрена… - голос Ивана заглушался шумом деревьев.
      Замерзший, но живой, он медленно спускался с дерева.                      
                                                                                                                     © Л.Табакова

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                                        ВОЗВРАТ