|
|
«Константинополь – наш!» История мифа
Рождение «Греческого проекта»
Маркс как-то заметил, что идеология отличается от остальных товаров тем,
что ее производитель является, по необходимости, и ее первым
потребителем. Возьмем на себя смелость скорректировать это утверждение:
сплошь и рядом последними потребителями идеологического продукта,
предназначенного для внешнего потребления, оказываются его авторы. В
этом смысле, идеологическое оружие является одним из самых опасных:
создатели рискуют сами оказаться его заложниками.
Войны России с Турцией во второй половине XVIII века оказались
неожиданно успешными, и у России появились хорошие шансы завладеть
Стамбулом, получив, таким образом, прямой доступ к Средиземному морю и
положение гегемона на Балканах. На тот момент Россия хотела и имела
возможность сделать это, и для легитимации готового экспансионистского
плана понадобилось обоснование. Так что теория восстановления
православной монархии на Босфоре, т.н. «Греческий проект», и связанная с
ней идеология преемственности русской культуры от византийской,
изначально имели чисто инструментальное значение.
После победы в русско-турецкой войне 1768-1774 годов эти планы начинают
приобретать реальные очертания. Рожденного в 1779 году внука Екатерины
нарекают Константином, окружают его греческими няньками и воспитателями,
а князь Потемкин-Таврический приказывает выбить медаль с его портретом
на фоне Босфора и храма Святой Софии. Чуть позже Екатерина пишет пьесу «Начальное
управление Олега» со сценой установления его символического господства
над Константинополем.
«Греческим проектом» условно называют планы Екатерины, изложенные в
письме к римскому императору Иосифу II от 10 сентября 1782 года. Она
предлагала восстановить древнегреческую монархию во главе со своим
внуком Константином на условиях сохранения полной независимости нового
государства от России: Константин должен был отказаться от всех прав на
российский престол, а Павел Петрович и Александр - на греческий. Для
начала территория греческого государства должна была включать в себя т.н.
Дакию (территории Валахии, Молдавии и Бессарабии, а затем -
Константинополь, из которого, как предполагалось, турецкое население
сбежит само при приближении русской армии.
Европейские интеллектуалы, с которыми Екатерина II состояла в переписке,
с огромным почтением относились к классическому, в т.ч. греческому
наследию - так что планы восстановления Греции вызвали у них огромный
энтузиазм. Вольтер в одном из писем предлагал Екатерине использовать в
войне с турками боевые колесницы по образцу героев Троянской войны, а
самой императрице - срочно приниматься за изучение древнегреческого. На
полях этого письма Екатерина надписала для себя, что предложение кажется
ей вполне разумным. Ведь перед посещением Казани она выучила несколько
фраз на арабском и на татарском, чтобы доставить удовольствие местным
жителям, так что же мешает ей поучить и греческий? Сама императрица,
по-видимому, относилась к происходящему с юмором. Идеологическая обертка
была для нее лишь средством легитимации ее планов. Однако для ее
потомков средство превратилось в цель.
Отчасти это может быть связано со сменой эпох: к концу XVIII века время
просвещения и рационализма сменилось веком романтизма и подчас
воинствующего иррационализма. Основания этому были заложены еще в конце
века Просвещения, когда по всей Европе начинается создание национальных
культур, скрепляющих элиту и простонародье. Собирают фольклор, открывают
древние эпосы (и в отношении последних прослеживается строгая
закономерность - если у народа, которому создание эпоса приписывается,
собственное государство в 1750-1800 годы имелось, рукопись признавалась
подлинной, как «Слово о полку Игореве» или «Повесть о Нибелунгах», а
если государства нет - то поддельной, как «Поэмы Оссиана» или «Краледворские
рукописи»). Греческий проект возник в тот момент, когда русский
культурный код создавался - неудивительно, что он лег в его основание.
«Главное -
не перессориться»
Мотив возвращения Константинополя оставался одним из главных в русской
культуре XIX века. Достаточно вспомнить строки Тютчева 1829 года: «Стамбул
исходит, Констанинополь воскресает вновь» или более поздние - от 1850
года: «И своды древние Софии, В возобновленной Византии, Вновь осенят
Христов Алтарь. Пади пред ним, о Царь России, - И встань как
всеславянский царь».
(А это планы Австро-Венгрии по созданию новых государств после победы
над Турцией. Салатовым цветом обозначены новые территории Австрии.
1768-1774 годы)
Еще не завладев Константинополем, отечественные мыслители уже принялись
его делить, отражая все претензии греков и балканских славян. С точки
зрения Николая Данилевского, город должен был перейти России как
выморочное имущество.
«Константинополь составляет теперь в тесном юридическом смысле предмет
никому не принадлежащий. В более же высоком и историческом смысле он
должен принадлежать тому, кто воплощает собой ту идею, осуществлением
которой служила некогда Восточно-Римская империя. Как противовес Западу,
как зародыш и центр особой культурно-исторической сферы Константинополь
должен принадлежать тем, которые призваны продолжать дело Филиппа и
Константина, дело, сознательно поднятое на плечи Иоаннами, Петром и
Екатериною».
Достоевский был более категоричен - Константинополь должен быть не
славянским, а русским, и только русским.
«Федеративное же владение Константинополем разными народцами может даже
умертвить Восточный вопрос, разрешения которого, напротив того,
настоятельно надо желать, когда придут к тому сроки, так как он тесно
связан с судьбою и с назначением самой России и разрешен может быть
только ею. Не говорю уже о том, что все эти народцы лишь перессорятся
между собою в Константинополе за влияние в нем и за обладание им.
Ссорить их будут греки».
Грандиозные планы отечественных литераторов, разумеется, превратились в
объект сатиры со стороны их язвительных коллег, например, Жемчужникова,
а до этого - Гоголя, назвавшего сыновей Манилова Фемистоклюсом и Алкидом.
Забыли о союзниках и врагах
Однако покорение Босфора превратилось в сверх-цель для российской элиты
ровно в тот момент, когда она потеряла всякую возможность этого добиться.
Для любой националистической историографии характерно преувеличение роли
собственной страны в коалиционных войнах и преуменьшение, если не
игнорирование, вклада своих союзников. В этом отношении характерен
пример американской историографии, неимоверно преуменьшающей роль
Франции в освобождении Тринадцати колоний от британского господства, и
игнорирующей роль Испании и Нидерландов. Русская историография не
является исключением из этого правила.
Предыдущие победы России над турками стали возможны благодаря удачной
дипломатической ситуации. Достаточно сравнить протяженность
русско-турецкого и турецко-австрийского фронтов во время войны 1787-1791
годов: основную тяжесть войны с османами выносил на себе Иосиф II, а не
Екатерина, так что после его смерти и восшествия на престол более
миролюбивого Леопольда, отказавшегося от завоеваний старшего брата,
Россия вынуждена была заключить мир. Но главной союзницей России была не
Австрия, а Британия. Формально не участвуя в конфликте, она оказала
России серьезную помощь в ходе обеих Архипелагских экспедиций.
Во время Первой экспедиции 1769 года французы готовились атаковать
русский флот, но не смогли - англичане блокировали их в гаванях. Обе
экспедиции были бы невозможны без английских морских офицеров на русской
службе, а также - использования русским флотом британских баз в
Средиземном море: сначала Гибралтара, а во второй экспедиции - еще и
Мальты. Не говоря уже о том, что укрепления Херсона и Севастополя
возводили английские военные инженеры.
Поддержка России Британией в русско-турецких войнах до 1815 года была
вызвана, главным образом, англо-французской борьбой: Франция традиционно
поддерживала Османскую империю, а ее главный соперник, Британия,
соответственно, - Россию. В целом, во второй половине XVIII века на море
еще не было одного абсолютного гегемона: Англия значительно превосходила
по мощи любую из трех следующих за ней держав - Францию, Испанию или
Нидерланды, но уступала им в совокупности. Так что когда все три
объединились против нее - в ходе Войны за независимость США, Royal Navy
оказался скован по рукам и ногам. У британцев не было возможности вести
боевые действия на море и одновременно охранять свои транспортные суда,
так что снабжение британской армии в Тринадцати колониях было нарушено,
и она вынуждена была капитулировать.
В условиях, когда на море не было абсолютного гегемона, и исход
столкновения зависел от того, как сложится коалиция, второстепенные
державы имели много возможностей для дипломатического маневра и
проведения собственной политики - используя противоречия между лидерами.
К 1815 году такой возможности уже не было: флоты Франции, Испании и
Нидерландов были уничтожены, а вновь отстроенные - уже не могли
сравняться с одним английским.
Владение Проливами, действительно, чрезвычайно выгодное с
военно-стратегической точки зрения, теперь оказалось совершенно
недостижимо. Продвижение России в этом направлении автоматически
приводило к созданию коалиции европейских держав, направленной против
нее. Британские интересы не допускали превращения Черного моря во
внутреннее море России, а прочие колониальные державы, такие как Франция,
вынуждены были поддерживать Британию ради сохранения своих заморских
колоний. Вдобавок к этому, подъем славянского национализма,
инспирируемого Россией, теперь угрожал его бывшему союзнику - Австрии.
В Крымскую войну против России выступили
Британия, Франция и Пьемонт, а Австро-Венгрия и Пруссия заняли позицию
враждебного нейтралитета. В 1878 году (о чем часто забывают) России угрожала не только Британия, но и
объединенная Германия: Дизраэли блефовал, не обозначая свою позицию,
ровно до 6 февраля 1878 года, когда Бисмарк жестко высказался в
Рейхстаге по поводу условий предполагаемого перемирия. Ни одна из
крупных европейских держав не позволила бы России доминировать в
Константинополе и на Балканах, но по возможности все хотели избежать
прямого столкновения. Так что Дизраэли, изображая нерешительность,
выжидал, пока Бисмарк не сделает первый шаг.
«Второй Рим» - прародина «Третьего»
Международная обстановка изменилась - и завладение Константинополем
теперь стало невозможным. Но однажды запущенная пропагандистская машина
легитимации будущих завоеваний уже не могла остановиться.
В России была создана крупнейшая в Европе школа византиистики - в конце
XIX века в Европе считалось необходимым уметь читать по-русски, если вы
собирались всерьез заниматься византийской историей. Греческое влияние
на русскую культуру и историю неимоверно преувеличивалось - вплоть до
прямого подлога. Так, подлинная история русского раскола вызванного,
прежде всего, присоединением Левобережной Украины и «исправлением»
русского православного обряда, чтобы привести его в соответствие с
украинским, была подменена мифом об исправлении в соответствии с
греческими образцами.
Теория «Третьего Рима» представляет собой более сложный пример для
анализа. Она не была полностью придумана в XIX веке, русские государи и
до этого декларировали свою связь с Римом. Но наши историки забывают о
том, что то же происходило во всех крупных европейских государствах:
Британии и Франции (с легендами об основании этих стран потомками
троянцев, от которых, согласно Вергилию, происходили и римляне),
Германии, Италии и, кстати говоря, - Турции, правитель которой носил в
т.ч. титул «Кайзер-и-рум». Поэтому отсылки к Риму - общее место для любой
европейской культуры, российские же историки, откопав декларации
подобного рода, относящиеся к XV-XVI векам, неимоверно преувеличили их
значение, чтобы подвести более солидное основание под текущие
государственные задачи.
Русское общество съело приманку, предназначенную для внешнего экспорта.
Только этим можно объяснить, что в качестве «братушек» и ближайших
родственников у русских ходят сербы и другие южные славяне, даже
антропологически отличающиеся от русских; очевидное же родство со
славянами западными, прежде всего поляками, а также - финнами и балтами,
упорно замалчивается.
Теперь, когда русское общество убедило само себя в том, что Балканы - его
священная прародина, покорение региона обрело сакральное значение. Увы,
в большинстве случаев страны, потерявшие способность к рациональной
оценке ситуации, заканчивают очень плохо. Уже в марте 1917 года, на фоне
массовых беспорядков в армии и в тылу, Временное правительство
отказалось обсуждать с Германией проект мира без аннексий и контрибуций.
Министр иностранных дел Милюков, прозванный за твердость своей позиции
Дарданелльским, отвергал возможность любого соглашения, которое бы не
признавало контроль России над проливами.
Возможно, наилучшая метафора сакрализации
византийского проекта - буденовки.
В 1916 году, на фоне отступления русских войск из Польши, Литвы и
Галиции, нехватки оружия, пуль и снарядов, на сибирских заводах
Н.А.Второва начинается массовый пошив головных уборов по эскизам
Васнецова для будущего парада во вновь обретенной колыбели русской
государственности. Ирония судьбы - остроконечные шлемы изготовленные для
будущего победного марша по Константинополю превратились в символ
Гражданской войны в России.
ttolk.ru/2017/06/02/константинополь-наш-история-мифа/
НАЧАЛО
ВОЗВРАТ
|
|
|