1
Хлебников пропел песню счастья, как
солнечный дервиш, совершающий под видом внешней метафизическую
дорогу:
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И капля молока.
Да это небо,
Да эти облака!
Небо ценнее хлеба: особенно
мистическое, скрытое за видимым.
Математика, использованная для построения иных строф, делала
стихи причудливо-необычными, и ясно было:
Не зубами скрипеть
Ночью долгою,
Буду плыть - буду петь
Доном-Волгою!
Дон и Волга текут всегда, перекипая мускульной рябью воды…
Отчего кончают с собой эрцгерцог и Мария Вечора?
От невозможности реализовать бесконечность любви на этом?
Много людей, слуги бегут, тяжёлое масло картин мерцает на
стенах охотничьего домика…
Хлебников-антенна, - улавливал звуковые оттенки
космических посылов.
Он бы хорошо управлял земным шаром -
по-доброму.
Поэмы-то какие!
Скифские, лесные, дремучие, закрученные лабиринтом:
проходи - не пройдешь.
В будущем будет будущее…
Оно
всегда будет в стихах и поэмах Хлебникова, уходящих в
бесконечную даль - как уходит в нее вечный поэт-дервиш…
2
Словесный расплав Хлебникова, влитый в русла времени, не
затвердел, как могла бы лава, но продолжает жить странною
плазмой, смешавшей в себе грезы и озарения, прорывы и провалы…
Орнаменты,
выписанные по древнерусской канве, возникают, как формулы
наивной живописи:
Горбатый леший и младая
Сидят, о мелочах болтая.
Она, дразня, пьет сок березы,
А у овцы же блещут слезы.
Ручей, играя пеной, пел,
И в чащу голубь полетел.
Здесь только стадо пронеслось
Свистящих шумно диких уток,
И ветвью рог качает лось,
Печален, сумрачен и чуток.
Вила и Леший…
Но - не рай ли тут нарисован?
Или попытка нарисовать именно его, малиновый, проявилась
так?
Мол, можно выхватить из сказовой реальности картины,
вмещающие в себя так много, что и рай потускнеет?
Зыбь слога, очевидно лишние слова, воткнутые в строки:
Хлебников иногда, как будто, играл в графоманию.
…заклубится «Гибель
Атлантиды», в которой, возможно, все люди, обладая открытым
духовным зрением, не смогли достигнуть достаточно высокого
нравственного уровня.
Отсюда - выдернутый с корнем остров: так свершилось по
велению высших сил, чьи расчеты и планы нам не ведомы.
Так случилось:
«Мы боги», - мрачно жрец сказал
И на далекие чертоги
Рукою сонно указал.
«Холодным скрежетом пилы
Распались трупы на суставы,
И мною взнузданы орлы
Взять в клювы звездные уставы.
…вдруг сближаются шаман и Венера: полюса, которые
совершенно нельзя свести в единство: да и Венера такая…
домотканная что ли; и шаман без бубна: ничего себе! Даже не
камлает, мертвых не воскрешает.
Хлебников - свернутость речи с одновременной ее простотой
и картинами уже упомянутого рая; Хлебников - как воплощенный
математический расчет, человек-формула, отменяющий игру иллюзий.
Сплошная иллюзия.
Амбивалентный Хлебников.
«Журавль» улетит, «Зверинец» исполнится клекотом, или чем
там…
Неважно: важна дикая напряженность поэм, выброшенных в мир, едва
ли нуждающихся в таком лингвистическом феномене: ему б романсов…
Но живут себе
хлебниковские поэмы, разматываются клубками строк, переливаются
самоцветами истин…
3
От графомана до гения - так аттестовали Хлебникова.
Думается,
ему это было всё равно - прорывающему ходы в почве речи
безразлично, что думают о нем.
Наволочка набита стихами - и масса идей: дорога дервиша, хорошо
знающего математику, и способного к историческим расчетам.
Изящная ощь иных словесных перекатов:
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» - тарарахнул
зинзивер.
Длинноты иных исторических построений: растянутая, к примеру,
поэма "Мария Вечора" - само имя которой уже поэзия; а история
тут проста: история любви, скрепленной кровью.
Новатор может плохо писать, допуская сливы слов в рифме (у кого
их вообще-то не было?), предлагая ритмы, более походящие на
техническую неумелость?
Графоман может быть новатором?
Он
ни то, ни другое - он: председатель земного шара, великолепно
исходивший его, пусть в мечтах, красиво и безвестно отпетый
самой степью - степью великой, как эпос тотального стихосложения.
Хлебников
спел свои песни - от крошечных: "Мне много ль надо..." и "Крылышкуя
золописьмом тончайших жил" до глобальных - "Ладомира", "Лесной
девы", "Гибели Атлантиды".
Остается услышать.
4
Хлебников, роющий бесконечно длинные ходы в почве слова, не
пересекающиеся с Клюевым, возводящим волшебные терема на земле.
Или?..
Труды Хлебникова уводили в сокровенные тайны русской речи,
а Клюев увеличивал оную, возводя узорчатые словесные строенья.
Клюев воспринимается безусловным мастером, не допускающим ляпов,
в то время, как Хлебников, слишком увлечённый глобальностью
замысла, проскакивал мимо них, разбросанных в текстах.
И та, и другая работы были связаны с отблесками небесных
тайн - в большей, или меньшей степени метафизическими, цветными
островами испещрившими именно Россию, чей глагол давал столь
многое, что жизнь, подчиняясь оному, должна бы меняться в лучшую
сторону.
Но она, увы, не зависит от поэзии…
5
Лабиринты, или ходы?
Ходы в словесной почве, прорытые Хлебников, или лабиринты,
построенные им?
Мария Вечора покончит с собой вместе с любимым эрцгерцогом, и
история, уложенная в ступенчатую поэмы, поднимет русский язык
своеобразно, даст ему звучания, прежде не слыханные: не говоря о
картинах, ярче масла, выписанных словом.
В четыре строки уложены все надобности человека
- жаль, одного -
зато председателя земного шара:
Мне много ль надо?
Коврига хлеба
И капля молока.
Да это небо!
Да эти облака!
Разумеется, стержень здесь - небо…
и облака, ибо язык поэзии - от высот: они
могут быть и филологическими, и математическими, но всегда их
сияние должно определять суть - и поэзии, и жизни вообще.
Милейший кузнечик появляется, как полноправный персонаж
поэтического сообщества:
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» - тарарахнул
зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
Сложно и просто речь творится, как будто, на глазах, речь,
сулящая новый размах, новую выразительность.
Сходятся
пласты времён в мистических, вроде бы «не правильно» звучащих
поэмах Хлебникова, сходятся, точно организуя невиданный простор
всеобщности (вряд ли Велимиру был близок Н.Федоров, однако,
схожий горизонт мысли просматривается):
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
И ива именно старинная, как храм -
как храм грядущего: языка, жизни, человечества.
Председателю ли земного шара не предвидеть будущего?
Он и год революции исчислить способен…
Он и лихость отметит в своем своде -
подлинную, яро-русскую:
Не зубами - скрипеть
Ночью долгою -
Буду плыть, буду петь
Доном-Волгою!
И…
Да мало ли
сколько самоцветов - хоть восточных, хоть
собственной добычи - высыпал Хлебников на
страницы книг…
Многим наполнивший закрома поэзии - много
продуваемый ветром - дервиш русской
поэзии - шар земной обнявший стихами
- Велимир Хлебников.
©
А.Балтин
НАЧАЛО
ВОЗВРАТ
№12,