ВОЗВРАТ                                             

 
   
Апрель 2006, №4      

         Страна, в которой мы жили_________ 
                                                                                            
                Леон Вайнстайн

                                              ЕВРЕЕМ БЫТЬ ХОРОШО

             

 

      Я совершенно согласен в этом утверждении с антисемитами. Во-первых, евреем быть хорошо, а, во-вторых, евреям всегда везет. Ну, почти всегда. Моя жизнь тому прямое доказательство. Я могу привести четыре совершенно конкретных примера как я выиграл от того, что был, есть и, очевидно, уже теперь всегда буду евреем.

Доказательство первое

        Первое доказательство относится к июню 1967 года.
        История произошла по дороге в Вильнюс, столицу Литвы, тогда еще неотрывной части Союза Советских и очень Социалистических Республик. Запомнил я время происходящего, потому что как раз в эти дни советское радио вдруг заговорило об Израиле, называя живущих там евреев агрессорами, и рассказывая о том, как три миллиона этих подлых трусов напали на двадцать три совершенно мирные и беззащитные страны с населением в триста миллионов, полностью разгромили их армии и оттяпали здоровенный кусок земли, который они (гады и трусы) ни с того ни с сего называют своей исторической родиной.
       Советское радио совершенно ненамеренно, просто по забывчивости, не сообщило нам, что армии всех арабских стран граничащих с Израилем были приведены в полную боевую готовность и подтянуты к границам, и что президенты этих стран и практически вся Лига Арабских Наций подписала пакт об окончательном решении еврейского вопроса, и (если называть вещи своими именами) окончательном лишении жизней трех миллионов евреев там живущих. Некоторые из них, к слову сказать, были, как потом выяснилось, моими родственниками. Израильские же евреи (вот действительно сукины дети!) решили сопротивляться, и вдруг оказалось, что могут они это делать так же хорошо, как строить дома, играть в шахматы, разрабатывать космологические теории и сочинять музыку.
        Но для нас, евреев живущих в этом самом, уже упоминаемом мной добровольном Союзе Наций, важно было другое - мы вдруг поняли что «Еще Еврейска не сгинела», что мы не маленькая забытая и занюханная кучка вечных и рассеянных по свету инородцев, а что где-то есть место, где мы и есть население целой страны, и что если нам, когда мы вместе, грозит опасность, то мы можем так дать в глаз (или там в «око», если по-библейски) что больше не захочется.

      Вот в этот самый момент я должен был ехать в Вильнюс как представитель Студенческого Совета Города Ленинграда с делегацией состоящей из десяти арабов, даже как бы в качестве руководителя этой делегации. В Студенческом Совете, организованном обкомом комсомола для показухи, было два человека. Я и Саша Розенберг, который всем и все время объяснял что он не еврей, а немец, даже когда его об этом не спрашивали. Организовавшая Студенческий совет инструктор обкома Ирина Рогова предложила нам с Сашей стать заместителями председателя совета. Ну совершенно не помню как я попал в эту организацию, помню только что меня оттуда пытались рекомендовать в институт Патриса Лумумбы, горнило советской разведки, альма-матерь международных террористов Будии и Ильича Карлоса Рамиреса, но я как-то исхитрился, сказал что «папа будет возражать» и увильнул.
      
«А как же заместители без председателя?» спросил Саша Розенберг. «Кого же мы будем замещать?» - «Ну подумай сам - не назначать же мне одного из вас председателем» - ответила Ира, казавшаяся нам в свои 25 лет немолодой и умудренной опытом женщиной: «Меня же спросят - а что Ира, среди сотен тысяч Ленинградских студентов не нашлось ни одного русского, ну, в крайнем случае, украинца? А потом, мне что всем объяснять что, мол, председателем у нас Розенберг, но он не еврей... так что ли? Я Саша с такой фамилией лучше еврея возьму». Вопрос был решен, председателя так и не нашли, Розенберг стал заместителем по общим воопросам, а я по работе с иностранцами. Вот мне и достались эти десять арабов, которых по уже совершенно забытой мне причине я должен был везти в Вильнюс.
     
 Арабы ... Арабо-израильский конфликт..... Мусульмане и евреи.... Десять к одному... - Очень напоминало рассказы про шестидневную войну, но к войне я в то время был совершенно не готов. Друзья по одному звонили и советовали не оставаться с арабами в темных помещениях и без свидетелей. Одна из знакомых девушек всплакнула, но быстро успокоилась. Из краткой, но мужественной записки, в которой я пытался скупо и по-мужски обвинить в преждевременной смерти религиознах фанатиков, ничего не получилось. На перроне, где я впервые встретил своих подопечных, возможности осмотреться и оценить распределение сил не было. Кто-то забыл билет, потом нашел, искали вещи, паспорта, потом один или два араба пропали, так что мы едва успели влететь в вагон, как поезд тронулся. Я пошел в свое купе, расположился. Стал ждать попутчиков. Довольно долго никто не появлялся, и тогда по совету друзей я зажал в кулак тяжелую связку ключей, чтобы удар был сильней и стал ждать.
      
 Примерно минут через двадцать, показавшихся мне вечностью, в купе зашли двое. Зашли без вещей, причем у одного рука была за спиной, и он что-то там в ней держал. Они остановились и настороженно на меня уставились. Потом первый на довольно сносном русском спросил: «Слушай, мы тут поговорили с ребятами и хотели бы знать - ты еврей?». Несколько секунд меня мучило желание соврать, но я поборол себя и сказал: «А что?» и еще крепче сжал ключи в кулаке, раздумывая что сначала надо правой ногой ударить второго, у которого что-то в руке за спиной, а потом сразу же рукой с ключами в челюсть первого.
       
 Похоже, однако, что то, что я ответил вопросом на вопрос убедило моих попутчиков в том, что я еврей, потому что далее события приняли совершенно неожиданный оборот. Первый араб начал улыбаться, широко раскрыл руки, схватил меня в объятья и завопил: «Мы алжирцы! Мы сами этих грязных свиней не любим, мы за вас!». Второй вынул руку из-за спины, в которой оказался кофейный ликер, напиток который я до того никогда не пробовал и счел тогда в вагоне за райский нектар. Бутылку эту мы тут же начали, уже по совершенно российскому обычаю, пить, а потом Мухамеды (их обоих назвали в честь Пророка, но объяснить, что мусульманам пить вредно, очевидно забыли) стали учить меня израильским песням, которые, с моей точки зрения, были похожи на старинные грузинские, но с еще более странными гортанными звуками.
       
  Ну вот посудите сами, стали бы Мухамеды распивать со мной кофейный ликер, который в Союзе Социалистических нигде кроме как в Березке не продавали, если бы я оказался не-евреем? Вот то-то и оно!

Доказательство второе

     
Мое второе доказательство относится к той же памятной поездке в Литовскую Социалистическую Республику. Мухамеды были вроде как старшие в своей группе, и мы подружились. Событие, которое я хочу описать, произошло на третий день нашего пребывания в Вильнюсе, в ночном клубе называвшемся кажется «Дайнава». Приехав в Вильнюс мы сразу же узнали что в городе действует ночной клуб. Думаю, на территории всего Советского Союза не было в то время ни одного ночного клуба, и уехать из Вильнюса не побывав там представлялось мне совершенно невозможным.
      
Получив в гостинице разъяснение, что билеты надо покупать заранее, я в сопровождении обоих Мухамедов оказался у кассы Дайнавы, у которой никто (к моему, помню, удивлению) не толпился. Подойдя к окошку над которым было написано «администратор», напоминавшем крепостную бойницу и расположенную по хорошей советской традиции на уровне пояса нормального развитого взрослого человека, я увидел за крошечным окошечком руки, спокойно лежащие на прилавке, а из-под них виден был отпечатанный на бумаге план клуба с приблизительно четвертью мест помеченных как занятые. Я постарался согнуться, чтобы лицом достать до окошка кассы, но лица администратора не увидел.
        «Здравствуйте» - сказал я: «Мне бы хотелось заказать три места на сегодня. Хотелось бы в центре». После непродолжительной паузы я услышал негромкий мужской голос, который, правда, с акцентом, но совершенно понятно произнес: «Билетов нет». Я опешил. Казалось произошло недоразумение: «Но вот здесь на плане - смотрите сколько свободных мест». Руки спокойно взяли план, подержали его, а потом убрали его из поля зрения, и тот же спокойный голос произнес: «Это план на следующий месяц».
    
   Говорить более было нечего, и я отошел. Мухамеды курили на улице. Выходя я столкнулся с заходящей парой. Оба что-то вежливо сказали мне по-литовски и прошествовали к кассе. Не знаю зачем, но я остановился посмотреть. Пара подошла к окошку, мужчина пригнулся, что-то сказал по-своему, показал на что-то пальцем (выбирает место на плане подумал я), сказал что-то женщине, она кивнула, мужчина достал деньги, получил былеты и сдачу, поблагодарил и пара ушла, что-то опять сказав мне на прощание.
       Я подошел к окошку. «Извините, сказал я... но вот пара, которая только здесь была, они пришли и купили билеты, а мне вы сказали что билетов нет». Мужчина помолчал. «У них было заказано» - наконец сказал он и добавил для ясности: «Они заказали по телефону!». «А отказов не бывает? Может быть можно придти перед открытием, кстати, во сколько у вас открывается, и купить билеты?» - спросил я. «Нет» ответил тот же размеренный голос, в котором не было слышно ни капли раздражения или нетерпения, как скажем было бы, если бы то же самое происходило в Москве, Новосибирске или Ростове. «У нас не будет ни одной отмены билетов».
        И вдруг до меня дошло. Осенило. Доехало. Я кашлянул: «Извините», сказал я «У меня к вам огромная просьба» - я говорил по наитию: «Не могли бы вы нагнуться и посмотреть на меня, на мое лицо я имею в виду. А если и после этого у Вас не будет для меня билетов, я уйду и слова Вам больше не скажу». Прошло несколько мгновений и за стеной послышалось какое-то движение, а затем в окошке показалась пара глаз за толстыми стеклами очков. Через секунду сквозь настороженность стала пробиваться улыбка. Лицо исчезло, и тот же голос, так же спокойно и размеренно сказал: «Советую сесть вот за этим столиком. С вас по 2 рубля, за три билета шесть рублей. Открываем в 8, еду прикратят подавать в 10. Желаю хорошо повеселиться» - а затем, когда я уже получил билеты, сказал свои «спасибо» и собрался уходить, голос добавил «Пусть вам Бог дарует победу».
      Ну вот скажите, если бы я был русским, белорусом или, например, арабом, даже говорящим по-русски, попал бы я в эту Дайнаву? Да нипочем. Кстати, в Дайнаве мы познакомились с двумя чудесными вильнюскими девочками, перед которыми делали вид, что я арабский принц и ни хрена не понимаю по-русски, а Мухамеды мои телохранители и переводчики. Мы так заигрались в эту игру, что я совершенно не помню теперь что там было такого в этом ночном клубе особенного. Помню только что всю эту поездку меня не покидало совершенно новое для меня и восхитительное ощущение, что евреем быть хорошо.

Доказательство третье

        Третье доказательство относится к 1968 году. Дело было вскоре после того, как советские танки освободили Чехослованию от всякой надежды вырваться из цепких лап коммунизма. В это время я уже работал на киностудии Ленфильм и гордился тем, что из грузчика (нас осторожно именовали «такелажники», очевидно надеясь что от этого грузчики будут лучше пахнуть и меньше пить, но просчитались), меня перевели в старшие администраторы. Младших администраторов я на студии вообще не встречал, хотя по логике если были старшие, то должны были быть и младшие, но логика в те годы не работала, да и не интересовала она меня эта логика. А интересовали меня девушки и джинсы, которые стоили с рук по 150 рублей, то есть полторы моих месячных зарплаты, а не с рук, в магазине их не было вообще, потому что пролетариату они не были нужны, так как классовую борьбу можно было вести в брюках фабрики Большевичка, ну в крайнем случае в заваливших нас польских, но сделанных «под американские» техасы. Но вот уж техасы эти нам, юному поколению строителей коммунизма, никак не были нужны. Вообще, хотелось заграницы, но не «демократической», а самой что ни на есть загнивающей, пропахшей желтым дъяволом и провокациями, которые устраивали, как нам объясняла родная коммунистическая партия, практически всем, кто выезжал в дальние зарубежья. В райкоме же мне сказали, что для выезда в это самое желанное «дальнее зарубежье», надо сначала съездить в «свое зарубежье», и хорошо себя зарекомендовать. Тогда мол и поговорим.
      
  Комитет комсомольской ячейки киностудии дал мне отличную характеристику, и с ней мне разрешили купить профсоюзную путевку в две полу-заграничные страны - Чехослованию и ГДР. Но за два дня до вылета путевки вдруг отменили, не объясняя причин. Причины стали вскоре ясны и я понял, что моя мечта начать ездить за рубеж отодвигается на неопределенное время. Каково же было мое удивление, когда через два месяца после того как в Чехослованию возможно по моей визе въехали танки, я услышал в трубке голос дамы из профсоюза, которая предложила мне, если я соберусь в 2 дня, «горящее место в поездке по заказанному мной маршруту». Я немедленно согласился, и помчался на собеседование сначала в горком прфсоюзов, а затем в райком комсомола на инструкцию.
        В горкоме несколько пронафталининых старичков объяснили мне что я присоединюсь к группе профсоюза текстильщиков, у которых кто-то заболел, а новому человеку нет времени оформлять паспорт на выезд. Так что решили взять кого-нибудь из ранее оформленной, но не поехавшей группы. Я был счастлив.
       В райкоме комсомола меня инструктировали двое - один, помоложе, вращал глазами и размахивал руками, второй постарше, скучал. «Могут быть провокации» сообщил молодой многозначительно, но какие именно не уточнил. Значит, подумал я, если у капиталистов они практически гарантированы (сердце мое заныло от их предвкушения), то у демократов они обещать ничего не могут.
    
«Помни, что выехав за рубеж ты будешь представлять там Советский Союз!». Представлять Советский Союз я не собирался, но усердно закивал головой. Инструктор постарше зевнул, почесал щетину, затем подумав почесал..., а потом закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Инструктаж закончился.
       В положенное время я явился к поезду, уходящему кажется в Прагу и перед своим вагоном увидел группу перепуганных женщин, в одинаковых пальто, с практически идентичными высокими прическами и золотыми зубами. Туда-сюда сновали трое озабоченных мужчин, ещё один стоял с папкой и что-то в ней отмечал. В соответствии с наставлениями данными мне в горкоме профсоюзов я должен был найти на перроне руководителя группы и представиться ему. Предположив, что человек с папкой и есть нужный мне руководитель (Группенфюрер - почему-то сложилось у меня в голове), я подошел к нему и остановился рядом, ожидая когда он поднимет взгляд от своих бумажек. Скосив глаза, я увидел что в папке у него лежит список, где одна из напечатанных фамилий была перечеркнута, а вместо нее круглым, отчетливым почерком было вписано мое имя.
       Я кашлянул. Результат превзошел все мои ожидания. Руководитель нашей группы (теперь я был уверен что это он) отскочил от меня на метр, в прыжке закрыв папку и притянул ее к груди, словно пытался защитить ее от вражеского глаза. Пожалуй он думает, что провокации уже начались, подумалось мне. «Сергей Степанович?» - спросил я, чем поверг его в полное смятение. Губы у него задрожали, и в испуганных и умоляющих глазах мне почудилась слеза. «Я тот самый, о котором Вам сказали что подойдет на перроне и представится. Который поедет с Вами» - сказал я. Группенфюрер понемногу отходил и лицо его из апоплексического приняло нормальный человеческий цвет. Он сунул мне руку ладошкой, которую я пожал, после чего он почему-то прошептал: «Рад. Очень рад» - затем демонстративно поставил галочку напротив моей фамилии и сказал: «Группа в сборе. Свистать всех наверх?». Я представил себе как он разбойничье засунет два пальца в рот и засвистит, но в этот момент что-то закричал кондуктор соседнего вагона, и мы вошли в поезд. Мой следующий разговор с штурмбанфюрером открыл мне неожиданные перспективы: «Если ты мне покажешь свой отчет» - тихим шепотом сообщил мне Сергей Степанович, застав меня одного в купе: «То я тебе покажу свой». Я тупо на него уставился, и вдруг до меня дошло - он решил что я штатный стукач, которого КГБ рутинно посылало с каждой группой выезжающих за рубеж. «Если тебе куда надо будет отлучиться, вечером, или же поехать на экскурсию, ты только скажи. Если чего в твоем отчете не будет, то и я писать не буду».
       Перспектива по тем временам была оглушительная. Мне предлагалось действительно посмотреть заграницу. Не из окна автобуса, без идиотских поездок на места революционных событий, а своими глазами, как будто я свободный человек. Я не мог устоять и хоть и не соврал, но и не сказал правду: «Конечно», осторожно ответил я: «С радостью покажу вам свои путевые заметки».
        Результатом была свобода. Группа ткачих с тяжелыми и подозрительными лицами тесно сжавшись втискивались в экскурсионный автобус. Последним заходил руководитель, останавливался, поворачивался ко мне, махал мне на прощанье и автобус уезжал... А я шел за границу! «Ты только утром на завтрак появляйся» - посоветовал меня штурмбанфюррер, а то решат, что ты попросил политического убежища».
        Все было восхитительно кроме одного обстоятельства. Население Чехословакии, все еще помнило лежащих на главных улицах Праги, раздавленных советскими танками женщин и грудных детей, и не любили людей, которые разговаривали по-русски. Поэтому я делал вид, что я англо-говорящий, надеясь, что мои собеседники знают достаточно слов по английски чтобы меня понять, но недостаточно, чтобы определить насколько скуден мой словарный запас.
       Вечером третьего дня пребывания в Праге я попал в пьяно-бар, расположенный на центральной площади города. В баре было замечательно - полутемно, играл пианист, несколько пар танцевало, а недалеко от столика, за которым я расположился, сидели две совершенно очаровательные девушки и один парень. Парень обнимался с одной из девушек и пару раз водил ее танцевать, а вторая пару раз искоса на меня посмотрела, и я почему-то решил, что если бы я подошел, представился и пригласил бы ее на танец, она бы не отказалась.
     Благоразумие удерживало меня до конца второго бокала какого-то совершенно неизвестного напитка, который бармен соорудил в ответ на мой вопрос на (как мне казалось) английском: «Где здесь можно сесть?». Я не возражал, тем более что напиток был восхитительно нов и приятен на вкус. После второго бокала я встал, твердыми шагами подошел к опять оставшейся одной красавице, и молча, но мужественно протянул руку. Я был прав, мне не отказали. И через минуту мы медленно двигались среди других танцующих пар.
    
«Девушка что-то спросила. Я сказал: «Speak English». Бросив на меня быстрый любопытствующих взгляд она раздельно, как на уроке произнесла: «My name is Eva» . «Леон» - представился я. На этом запас моих английских слов почти исчерпался: «Where you from?» (Ты откуда?) - так же медленно и отчетливо произнесла Ева. Делать было нечего. «From Leningrad» - сознался я. Некоторое время мы молча двигались под музыку. Затем Ева опустила руки: «Russian», даже не спросила, а окончательно приговорила она меня. «Technically....» - начал я, но мне не дали закончить. «Я устала, я не хочу танцевать» - на том же школьном английском сказала Ева и пошла к своему столику. «Может ты говоришь по-русски»? - взмолился я, семеня рядом с ней: «Может ты учила в школе...».
      
«No» - отрезала Ева: «I do not speak Russian». Мы подошли к ее столу, за которым уже сидели пара ее друзей. Ева на меня не смотрела. Я пододвинул ей стул, сказал «Хай» ее друзьям и собрался ретироваться, но они оба приветливо замахали руками, делая знаки присоединиться. Я плюхнулся на свободный четвертый стул за их столом. Парень протянул руку и представился: «Ханс». «Ханс?» - удивился я нетипичному чешскому имени. «Я немец», сказал Ханц. «А это Ванда, она полячка. Мы все учимся в Праге, вместе с Евой» - у Ханса был вполне приличный английский. Ева что-то быстро сказала по-чешски и я разобрал презрительно брошенное «Рус». Теперь я стал объектом пристального изучения Ванды. «На русски не похож» - после непродолжительного молчания произнесла дочь великого польского народа, колыбели антисемитизма. «Я из России», сказал я. «Но в России живет много разного народа - татары, например, украинцы, литовцы, евреи. Вот я, например, еврей».
       «Что это - еврей? Это что - жид?» - спросила Ванда. «Совершенно верно» - настроение у меня испортилось до отвратительного; «еврей, жид, иуда, джу, иудеи». Я посмотрел на Ганса и почему-то широко по-американски улыбнулся, показывая все свои в те времена кривые зубы. Краем глаза я увидел, что Ева покраснела. «Ти жид?» спросила она и, не дождавшись ответа, на чистом русском продолжила: «Извини, я так некрасиво себя вела! Евреи не вводили танки в Прагу, не убивали детей на наших улицах. Я бы хотела извиниться перед тобой. Что мне сделать, чтобы ты меня простил?».
       Остаток вечера и часть ночи были посвящены попыткам Евы добиться прощения, и моим попыткам ее простить. Ну скажите, опять я вас спрашиваю, если бы я был русским, татарином, или чеченцем, стала бы Ева так стараться? Ни-ког-да! То есть я надеюсь, что не стала бы.
        В три часа ночи, почти простив Еву, я оказался на улице, где-то (как объяснила Ева) в двух шагах от моей гостиницы. Мне были даны точные инструкции куда идти и инструкция ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах и ни с кем на улицах ночной Праги не говорить по-русски. Весь во власти воспоминаний о Еве и в предвкушении наших следующих встреч, я повернул не туда, потом повернул еще раз, еще... и потерялся.
       Я стоял посреди ночной Праги, города, в котором ни в коем случае нигде и ни с кем нельзя было говорить по-русски, не зная ни где я, ни куда мне идти. Единственное, что я знал, это название моей гостиницы. На улицых не было ни души. Тускло горели фонари, начал накрапывать дождь. Через четыре часа моя группа должна была выехать на экскурсию, и если меня там не будет, то этот факт должен будет быть записан в отчет настоящего стукача (я то знал что это не я) и последствия могли быть самые непредсказуемые. Чувство близкое к отчаянию охватило меня и я бросился искать людей. Одна пара, на которую я неожиданно натолкнулся, не знала моей гостиницы и поспешила скрыться. Довольно пьяный средних лет мужчина шарахнулся от моего английского. Женщина, за которой я побежал, закричала и убежала, бросив сумочку. Я шарахнулся в другую сторону.
        Я представил себе что сделает со мной, если я не приду во-время, родное КГБ и кузница его кадров, всесоюзный Коммунистический Союз Молодежи, и взвыл от отчаяния. Как вдруг в дальнем конце площади, на которую я неожиданно выскочил, показалась одинокая мужская фигура. Я бросился наперерез. Навстречу мне не совсем твердой походкой шел молодой мужчина в модных маленьких круглых очках, с модной прической, в артистических брюках и куртке, в руках с огромной папкой для чертежей и рисунков. «Ни слова по-русски» - вспомнилось мне. «Экскьюз ми...» - мы остановились друг напротив друга: «Донт ноу хау ту гоу...» и я произнес название моей гостиницы. И вдруг случилось чудо - я понял что он знает эту гостиницу и знает как туда дойти. Не знаю как я это понял, очевидно что-то мелькнуло в глазах моего собеседника, но он знал!
        «Плииз!» - взмолился я. Молодой человек что-то сказал очевидно по-чешски и махнул рукой в ту самую сторону из которой я пришел.. «Нот андерстенд» - закричал я - «Плиз Инглиш!» .
         «Шпрехен зи дойч?» - спросил он.
         «Ноу! Ноу Дойч!».
         «Парле ву Франсэ?».
         Он снова сказал что-то на неизвестном языке и снова махнул рукой.
         «Нот андерстэнд! Плиз! Литтл Инглиш...!»
      Молодой человек терпеливо заговорил на языке, который явно принадлежал к германской группе. При этом он делал знаки, которые с его точки зрения должны были помочь мне понять где и куда надо сворачивать, а куда не надо сворачивать ни в коем случае.          Увидев отчаянное выражение на моем лице он прервался и задумался.
         «Дойч... а литтл?» - спросил он.
         «Ноу!».
         «Ноу?».
        Он снова постоял,посмотрел на меня. Потом вдруг бросил свою огромную папку на каменную кладку площади, уселся рядом с ней, достал из нее чистый лист бумаги, устремил на меня снизу в верх задумчивый взгляд и, наконец, сказал совершенно понятную мне фразу. Он сказал: «Как тебе, козлу вонючему, объяснить что твоя вшивая гостиница за углом?». Ну вот, собственно, и все третье доказательство еврейского счастья. Теперь к финалу!

Доказательство четвертое, основное

       Четвертый раз мне повезло в 1973 году, когда сотрудник ОВИР через 29 дней после подачи нашей семьей заявления о переезде на постоянное место жительства в государство Израиль, выдал нам визы на воссоединение с никогда не виденными нами родственниками, и из «Рабиновичей, живущих в свободной стране» - мы стали «свободными Рабиновичами, живущими там, где их душе заблагорассудится».

        Хорошо быть евреем!
                                                                                                        ©Л.Вайнстайн   

     Леон Вайнстайн родился в Ленинграде. Учился в Институте Киноинженеров (ЛИКИ), затем в Институте Культуры, на отделении театральной режиссуры. В студенческие годы ставил короткометражные фильмы по собственным сценариям (на киностудии ЛИКИ), как актер и режиссер участвовал в постановках театра Владимира Малыщитского. Писал для студенческих КВНов, „Голубых огоньков” и театральных капустников.
     В 1974 году эмигрировал в Израиль. Получил степень Магистра Искусств на факультете искусств Тель-Авивского университета. Служил в израильской армии, а, после, в 1978 году организовал театр для детей и юношества Адраба. В 1981 и 1982 годах, дважды, номинировался в Израиле на премию “Скрипка Давида” по категории „Лучший детский спектакль года”. Поставил ряд детских спектаклей по своим пьесам в США.
      Выступает в печати с короткими юмористическими рассказами в Израиле, США, а с началом перестройки - в Москве и С.-Петербурге.
      Занимается распространением предметов изобразительного искусства на территории США и Канады. Проживает в США.

НАЧАЛО                                                                                                                                                                                        ВОЗВРАТ