Страна, в которой мы жили_________
Я совершенно согласен в
этом утверждении с антисемитами. Во-первых, евреем быть хорошо, а,
во-вторых, евреям всегда везет. Ну, почти всегда. Моя жизнь тому
прямое доказательство. Я могу привести четыре совершенно конкретных
примера как я выиграл от того, что был, есть и, очевидно, уже теперь
всегда буду евреем.
Вот в этот самый
момент я должен был ехать в Вильнюс как представитель Студенческого
Совета Города Ленинграда с делегацией состоящей из десяти арабов,
даже как бы в качестве руководителя этой делегации. В Студенческом
Совете, организованном обкомом комсомола для показухи, было два
человека. Я и Саша Розенберг, который всем и все время объяснял что
он не еврей, а немец, даже когда его об этом не спрашивали.
Организовавшая Студенческий совет инструктор обкома Ирина Рогова
предложила нам с Сашей стать заместителями председателя совета. Ну
совершенно не помню как я попал в эту организацию, помню только что
меня оттуда пытались рекомендовать в институт Патриса Лумумбы,
горнило советской разведки, альма-матерь международных террористов
Будии и Ильича Карлоса Рамиреса, но я как-то исхитрился, сказал что
«папа будет возражать» и увильнул.
Леон Вайнстайн родился в
Ленинграде. Учился в Институте
Киноинженеров (ЛИКИ),
затем в
Институте Культуры, на отделении театральной режиссуры. В
студенческие годы ставил короткометражные фильмы
по собственным сценариям (на киностудии ЛИКИ), как актер и режиссер участвовал в
постановках театра Владимира Малыщитского. Писал для студенческих
КВНов, „Голубых огоньков” и театральных капустников.
Доказательство первое
Первое
доказательство относится к июню 1967 года.
История
произошла по дороге в Вильнюс, столицу Литвы, тогда еще неотрывной
части Союза Советских и очень Социалистических Республик. Запомнил я
время происходящего, потому что как раз в эти дни советское радио
вдруг заговорило об Израиле, называя живущих там евреев агрессорами,
и рассказывая о том, как три миллиона этих подлых трусов напали на
двадцать три совершенно мирные и беззащитные страны с населением в
триста миллионов, полностью разгромили их армии и оттяпали
здоровенный кусок земли, который они (гады и трусы) ни с того ни с
сего называют своей исторической родиной.
Советское радио совершенно ненамеренно, просто по
забывчивости, не сообщило нам, что армии всех арабских стран
граничащих с Израилем были приведены в полную боевую готовность и
подтянуты к границам, и что президенты этих стран и практически вся
Лига Арабских Наций подписала пакт об окончательном решении
еврейского вопроса, и (если называть вещи своими именами)
окончательном лишении жизней трех миллионов евреев там живущих.
Некоторые из них, к слову сказать, были, как потом выяснилось, моими
родственниками. Израильские же евреи (вот действительно сукины
дети!) решили сопротивляться, и вдруг оказалось, что могут они это
делать так же хорошо, как строить дома, играть в шахматы,
разрабатывать космологические теории и сочинять музыку.
Но
для нас, евреев живущих в этом самом, уже упоминаемом мной
добровольном Союзе Наций, важно было другое -
мы вдруг поняли что «Еще Еврейска не сгинела», что мы не маленькая
забытая и занюханная кучка вечных и рассеянных по свету инородцев, а
что где-то есть место, где мы и есть население целой страны, и что
если нам, когда мы вместе, грозит опасность, то мы можем так дать в
глаз (или там в «око», если по-библейски) что больше не захочется.
«А как же заместители без председателя?»
спросил Саша Розенберг. «Кого же мы
будем замещать?» - «Ну подумай сам - не назначать же мне одного из
вас председателем» - ответила Ира, казавшаяся нам в свои 25 лет
немолодой и умудренной опытом женщиной: «Меня же спросят - а что
Ира, среди сотен тысяч Ленинградских студентов не нашлось ни одного
русского, ну, в крайнем случае, украинца? А потом, мне что всем
объяснять что, мол, председателем у нас Розенберг, но он не еврей...
так что ли? Я Саша с такой фамилией лучше еврея возьму». Вопрос был
решен, председателя так и не нашли, Розенберг стал заместителем по
общим воопросам, а я по работе с иностранцами. Вот мне и достались
эти десять арабов, которых по уже совершенно забытой мне причине я
должен был везти в Вильнюс.
Арабы
... Арабо-израильский конфликт..... Мусульмане и евреи.... Десять к
одному... - Очень напоминало рассказы про
шестидневную войну, но к войне я в то время был совершенно не готов.
Друзья по одному звонили и советовали не оставаться с арабами в
темных помещениях и без свидетелей. Одна из знакомых девушек
всплакнула, но быстро успокоилась. Из краткой, но мужественной
записки, в которой я пытался скупо и по-мужски обвинить в
преждевременной смерти религиознах фанатиков, ничего не получилось.
На перроне, где я впервые встретил своих подопечных, возможности
осмотреться и оценить распределение сил не было. Кто-то забыл билет,
потом нашел, искали вещи, паспорта, потом один или два араба пропали,
так что мы едва успели влететь в вагон, как поезд тронулся. Я пошел
в свое купе, расположился. Стал ждать попутчиков. Довольно долго
никто не появлялся, и тогда по совету друзей я зажал в кулак тяжелую
связку ключей, чтобы удар был сильней и стал ждать.
Примерно
минут через двадцать, показавшихся мне вечностью, в купе зашли двое.
Зашли без вещей, причем у одного рука была за спиной, и он что-то
там в ней держал. Они остановились и настороженно на меня
уставились. Потом первый на довольно сносном русском спросил:
«Слушай, мы тут поговорили с ребятами и хотели бы знать -
ты еврей?». Несколько секунд меня мучило желание соврать, но я
поборол себя и сказал: «А что?» и еще крепче сжал ключи в кулаке,
раздумывая что сначала надо правой ногой ударить второго, у
которого что-то в руке за спиной, а потом сразу же рукой с ключами в
челюсть первого.
Похоже, однако, что то, что я ответил вопросом на вопрос убедило моих
попутчиков в том, что я еврей, потому что далее события приняли
совершенно неожиданный оборот. Первый араб начал улыбаться, широко
раскрыл руки, схватил меня в объятья и завопил: «Мы алжирцы! Мы сами
этих грязных свиней не любим, мы за вас!». Второй вынул руку из-за
спины, в которой оказался кофейный ликер, напиток который я до того
никогда не пробовал и счел тогда в вагоне за райский нектар. Бутылку
эту мы тут же начали, уже по совершенно российскому обычаю, пить, а
потом Мухамеды (их обоих назвали в честь Пророка, но объяснить, что
мусульманам пить вредно, очевидно забыли) стали учить меня
израильским песням, которые, с моей точки зрения, были похожи на
старинные грузинские, но с еще более странными гортанными звуками.
Ну
вот посудите сами, стали бы Мухамеды распивать со мной кофейный
ликер, который в Союзе Социалистических нигде кроме как в Березке не
продавали, если бы я оказался не-евреем? Вот то-то и оно!
Доказательство второе
Мое второе
доказательство относится к той же памятной поездке в Литовскую
Социалистическую Республику. Мухамеды были вроде как старшие в своей
группе, и мы подружились. Событие, которое я хочу описать, произошло
на третий день нашего пребывания в Вильнюсе, в ночном клубе
называвшемся кажется «Дайнава». Приехав в Вильнюс мы сразу же узнали
что в городе действует ночной клуб. Думаю, на территории всего
Советского Союза не было в то время ни одного ночного клуба, и
уехать из Вильнюса не побывав там представлялось мне совершенно
невозможным.
Получив
в гостинице разъяснение, что билеты надо покупать заранее, я в
сопровождении обоих Мухамедов оказался у кассы Дайнавы, у которой
никто (к моему, помню, удивлению) не толпился. Подойдя к окошку над
которым было написано «администратор», напоминавшем крепостную
бойницу и расположенную по хорошей советской традиции на уровне
пояса нормального развитого взрослого человека, я увидел за
крошечным окошечком руки, спокойно лежащие на прилавке, а из-под них
виден был отпечатанный на бумаге план клуба с приблизительно
четвертью мест помеченных как занятые. Я постарался согнуться, чтобы
лицом достать до окошка кассы, но лица администратора не увидел.
«Здравствуйте» - сказал я: «Мне бы хотелось заказать три места на
сегодня. Хотелось бы в центре». После непродолжительной паузы я
услышал негромкий мужской голос, который, правда, с акцентом, но
совершенно понятно произнес: «Билетов нет». Я опешил. Казалось
произошло недоразумение: «Но вот здесь на плане -
смотрите сколько свободных мест». Руки спокойно взяли план,
подержали его, а потом убрали его из поля зрения, и тот же спокойный
голос произнес: «Это план на следующий месяц».
Говорить более
было нечего, и я отошел. Мухамеды курили на улице. Выходя я
столкнулся с заходящей парой. Оба что-то вежливо сказали мне
по-литовски и прошествовали к кассе. Не знаю зачем, но я остановился
посмотреть. Пара подошла к окошку, мужчина пригнулся, что-то сказал
по-своему, показал на что-то пальцем (выбирает место на плане
подумал я), сказал что-то женщине, она кивнула, мужчина достал
деньги, получил былеты и сдачу, поблагодарил и пара ушла, что-то
опять сказав мне на прощание.
Я
подошел к окошку. «Извините, сказал я... но вот пара, которая только
здесь была, они пришли и купили билеты, а мне вы сказали что билетов
нет». Мужчина помолчал. «У них было заказано» - наконец сказал он и
добавил для ясности: «Они заказали по телефону!». «А отказов не
бывает? Может быть можно придти перед открытием, кстати, во сколько у
вас открывается, и купить билеты?» - спросил я. «Нет» ответил тот же
размеренный голос, в котором не было слышно ни капли раздражения или
нетерпения, как скажем было бы, если бы то же самое происходило в
Москве, Новосибирске или Ростове. «У нас не будет ни одной отмены
билетов».
И вдруг
до меня дошло. Осенило. Доехало. Я кашлянул: «Извините», сказал я «У
меня к вам огромная просьба» - я говорил по наитию: «Не могли бы вы
нагнуться и посмотреть на меня, на мое лицо я имею в виду. А если и
после этого у Вас не будет для меня билетов, я уйду и слова Вам
больше не скажу». Прошло несколько мгновений и за стеной послышалось
какое-то движение, а затем в окошке показалась пара глаз за толстыми
стеклами очков. Через секунду сквозь настороженность стала
пробиваться улыбка. Лицо исчезло, и тот же голос, так же спокойно и
размеренно сказал: «Советую сесть вот за этим столиком. С вас по 2
рубля, за три билета шесть рублей. Открываем в 8, еду прикратят
подавать в 10. Желаю хорошо повеселиться» - а затем, когда я уже
получил билеты, сказал свои «спасибо» и собрался уходить, голос
добавил «Пусть вам Бог дарует победу».
Ну вот
скажите, если бы я был русским, белорусом или, например, арабом, даже
говорящим по-русски, попал бы я в эту Дайнаву? Да нипочем. Кстати, в
Дайнаве мы познакомились с двумя чудесными вильнюскими девочками,
перед которыми делали вид, что я арабский принц и ни хрена не
понимаю по-русски, а Мухамеды мои телохранители и переводчики. Мы
так заигрались в эту игру, что я совершенно не помню теперь что там
было такого в этом ночном клубе особенного. Помню только что всю эту
поездку меня не покидало совершенно новое для меня и восхитительное
ощущение, что евреем быть хорошо.
Доказательство третье
Третье доказательство относится к 1968 году. Дело было вскоре после
того, как советские танки освободили Чехослованию от всякой надежды
вырваться из цепких лап коммунизма. В это время я уже работал на
киностудии Ленфильм и гордился тем, что из грузчика (нас осторожно
именовали «такелажники», очевидно надеясь что от этого грузчики
будут лучше пахнуть и меньше пить, но просчитались), меня перевели в
старшие администраторы. Младших администраторов я на студии вообще
не встречал, хотя по логике если были старшие, то должны были быть и
младшие, но логика в те годы не работала, да и не интересовала она
меня эта логика. А интересовали меня девушки и джинсы, которые
стоили с рук по 150 рублей, то есть полторы моих месячных зарплаты,
а не с рук, в магазине их не было вообще, потому что пролетариату
они не были нужны, так как классовую борьбу можно было вести в
брюках фабрики Большевичка, ну в крайнем случае в заваливших нас
польских, но сделанных «под американские» техасы. Но вот уж техасы
эти нам, юному поколению строителей коммунизма, никак не были нужны.
Вообще, хотелось заграницы, но не «демократической», а самой что ни
на есть загнивающей, пропахшей желтым дъяволом и провокациями,
которые устраивали, как нам объясняла родная коммунистическая
партия, практически всем, кто выезжал в дальние зарубежья. В райкоме
же мне сказали, что для выезда в это самое желанное «дальнее
зарубежье», надо сначала съездить в «свое зарубежье», и хорошо себя
зарекомендовать. Тогда мол и поговорим.
Комитет
комсомольской ячейки киностудии дал мне отличную характеристику, и с
ней мне разрешили купить профсоюзную путевку в две полу-заграничные
страны - Чехослованию и ГДР. Но за два дня до вылета путевки вдруг
отменили, не объясняя причин. Причины стали вскоре ясны и я понял,
что моя мечта начать ездить за рубеж отодвигается на неопределенное
время. Каково же было мое удивление, когда через два месяца после
того как в Чехослованию возможно по моей визе въехали танки, я
услышал в трубке голос дамы из профсоюза, которая предложила мне,
если я соберусь в 2 дня, «горящее место в поездке по заказанному
мной маршруту». Я немедленно согласился, и помчался на собеседование
сначала в горком прфсоюзов, а затем в райком комсомола на
инструкцию.
В
горкоме несколько пронафталининых старичков объяснили мне что я
присоединюсь к группе профсоюза текстильщиков, у которых кто-то
заболел, а новому человеку нет времени оформлять паспорт на выезд.
Так что решили взять кого-нибудь из ранее оформленной, но не
поехавшей группы. Я был счастлив.
В
райкоме комсомола меня инструктировали двое -
один, помоложе, вращал глазами и размахивал руками, второй постарше,
скучал. «Могут быть провокации» сообщил молодой многозначительно, но
какие именно не уточнил. Значит, подумал я, если у капиталистов они
практически гарантированы (сердце мое заныло от их предвкушения), то
у демократов они обещать ничего не могут.
«Помни, что выехав
за рубеж ты будешь представлять там Советский Союз!». Представлять
Советский Союз я не собирался, но усердно закивал головой.
Инструктор постарше зевнул, почесал щетину, затем подумав почесал...,
а потом закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Инструктаж
закончился.
В
положенное время я явился к поезду, уходящему кажется в Прагу и
перед своим вагоном увидел группу перепуганных женщин, в одинаковых
пальто, с практически идентичными высокими прическами и золотыми
зубами. Туда-сюда сновали трое озабоченных мужчин, ещё один стоял с
папкой и что-то в ней отмечал. В соответствии с наставлениями
данными мне в горкоме профсоюзов я должен был найти на перроне
руководителя группы и представиться ему. Предположив, что человек с
папкой и есть нужный мне руководитель (Группенфюрер -
почему-то сложилось у меня в голове), я подошел к нему и остановился
рядом, ожидая когда он поднимет взгляд от своих бумажек. Скосив
глаза, я увидел что в папке у него лежит список, где одна из
напечатанных фамилий была перечеркнута, а вместо нее круглым,
отчетливым почерком было вписано мое имя.
Я
кашлянул. Результат превзошел все мои ожидания. Руководитель нашей
группы (теперь я был уверен что это он) отскочил от меня на метр, в
прыжке закрыв папку и притянул ее к груди, словно пытался защитить
ее от вражеского глаза. Пожалуй он думает, что провокации уже
начались, подумалось мне. «Сергей Степанович?» - спросил я, чем
поверг его в полное смятение. Губы у него задрожали, и в испуганных
и умоляющих глазах мне почудилась слеза. «Я тот самый, о котором Вам
сказали что подойдет на перроне и представится. Который поедет с
Вами» - сказал я. Группенфюрер понемногу отходил и лицо его из
апоплексического приняло нормальный человеческий цвет. Он сунул мне
руку ладошкой, которую я пожал, после чего он почему-то прошептал:
«Рад. Очень рад» - затем демонстративно поставил галочку напротив
моей фамилии и сказал: «Группа в сборе. Свистать всех наверх?». Я
представил себе как он разбойничье засунет два пальца в рот и
засвистит, но в этот момент что-то закричал кондуктор соседнего
вагона, и мы вошли в поезд. Мой следующий разговор с штурмбанфюрером
открыл мне неожиданные перспективы: «Если ты мне покажешь свой
отчет» - тихим шепотом сообщил мне Сергей Степанович, застав меня
одного в купе: «То я тебе покажу свой». Я тупо на него уставился, и
вдруг до меня дошло - он решил что я штатный
стукач, которого КГБ рутинно посылало с каждой группой выезжающих за
рубеж. «Если тебе куда надо будет отлучиться, вечером, или же
поехать на экскурсию, ты только скажи. Если чего в твоем отчете не
будет, то и я писать не буду».
Перспектива по тем временам была оглушительная. Мне предлагалось
действительно посмотреть заграницу. Не из окна автобуса, без
идиотских поездок на места революционных событий, а своими глазами,
как будто я свободный человек. Я не мог устоять и хоть и не соврал,
но и не сказал правду: «Конечно», осторожно ответил я: «С радостью
покажу вам свои путевые заметки».
Результатом была свобода. Группа ткачих с тяжелыми и подозрительными
лицами тесно сжавшись втискивались в экскурсионный автобус.
Последним заходил руководитель, останавливался, поворачивался ко
мне, махал мне на прощанье и автобус уезжал... А я шел за границу!
«Ты только утром на завтрак появляйся» - посоветовал меня
штурмбанфюррер, а то решат, что ты попросил политического убежища».
Все было восхитительно кроме одного обстоятельства. Население
Чехословакии, все еще помнило лежащих на главных улицах Праги,
раздавленных советскими танками женщин и грудных детей, и не любили
людей, которые разговаривали по-русски. Поэтому я делал вид, что я
англо-говорящий, надеясь, что мои собеседники знают достаточно слов
по английски чтобы меня понять, но недостаточно, чтобы определить
насколько скуден мой словарный запас.
Вечером
третьего дня пребывания в Праге я попал в пьяно-бар, расположенный
на центральной площади города. В баре было замечательно -
полутемно, играл пианист, несколько пар танцевало, а недалеко от
столика, за которым я расположился, сидели две совершенно
очаровательные девушки и один парень. Парень обнимался с одной из
девушек и пару раз водил ее танцевать, а вторая пару раз искоса на
меня посмотрела, и я почему-то решил, что если бы я подошел,
представился и пригласил бы ее на танец, она бы не отказалась.
Благоразумие удерживало
меня до конца второго бокала какого-то совершенно неизвестного
напитка, который бармен соорудил в ответ на мой вопрос на (как мне
казалось) английском: «Где здесь можно сесть?». Я не возражал, тем
более что напиток был восхитительно нов и приятен на вкус. После
второго бокала я встал, твердыми шагами подошел к опять оставшейся
одной красавице, и молча, но мужественно протянул руку. Я был прав,
мне не отказали. И через минуту мы медленно двигались среди других
танцующих пар.
«Девушка что-то
спросила. Я сказал: «Speak English». Бросив на меня быстрый
любопытствующих взгляд она раздельно, как на уроке произнесла: «My
name is Eva» . «Леон» - представился я. На этом запас моих
английских слов почти исчерпался: «Where you from?» (Ты откуда?)
- так же медленно и отчетливо произнесла Ева.
Делать было нечего. «From Leningrad» - сознался я. Некоторое время
мы молча двигались под музыку. Затем Ева опустила руки: «Russian»,
даже не спросила, а окончательно приговорила она меня.
«Technically....» - начал я, но мне не дали закончить. «Я устала, я
не хочу танцевать» - на том же школьном английском сказала Ева и
пошла к своему столику. «Может ты говоришь по-русски»? - взмолился я,
семеня рядом с ней: «Может ты учила в школе...».
«No» -
отрезала Ева: «I do not speak Russian». Мы подошли к ее столу, за
которым уже сидели пара ее друзей. Ева на меня не смотрела. Я
пододвинул ей стул, сказал «Хай» ее друзьям и собрался ретироваться,
но они оба приветливо замахали руками, делая знаки присоединиться. Я
плюхнулся на свободный четвертый стул за их столом. Парень протянул
руку и представился: «Ханс». «Ханс?» - удивился я нетипичному
чешскому имени. «Я немец», сказал Ханц. «А это Ванда, она полячка.
Мы все учимся в Праге, вместе с Евой» - у Ханса был вполне приличный
английский. Ева что-то быстро сказала по-чешски и я разобрал
презрительно брошенное «Рус». Теперь я стал объектом пристального
изучения Ванды. «На русски не похож» - после непродолжительного
молчания произнесла дочь великого польского народа, колыбели
антисемитизма. «Я из России», сказал я. «Но в России живет много
разного народа - татары, например, украинцы,
литовцы, евреи. Вот я, например, еврей».
«Что это
- еврей? Это что -
жид?» - спросила Ванда. «Совершенно верно» -
настроение у меня испортилось до отвратительного; «еврей, жид, иуда,
джу, иудеи». Я посмотрел на Ганса и почему-то широко по-американски
улыбнулся, показывая все свои в те времена кривые зубы. Краем глаза
я увидел, что Ева покраснела. «Ти жид?» спросила она и, не дождавшись
ответа, на чистом русском продолжила: «Извини, я так некрасиво себя
вела! Евреи не вводили танки в Прагу, не убивали детей на наших
улицах. Я бы хотела извиниться перед тобой. Что мне сделать, чтобы
ты меня простил?».
Остаток
вечера и часть ночи были посвящены попыткам Евы добиться прощения, и
моим попыткам ее простить. Ну скажите, опять я вас спрашиваю, если
бы я был русским, татарином, или чеченцем, стала бы Ева так
стараться? Ни-ког-да! То есть я надеюсь, что не стала бы.
В
три часа ночи, почти простив Еву, я оказался на улице, где-то (как
объяснила Ева) в двух шагах от моей гостиницы. Мне были даны точные
инструкции куда идти и инструкция ни в коем случае, ни при каких
обстоятельствах и ни с кем на улицах ночной Праги не говорить
по-русски. Весь во власти воспоминаний о Еве и в предвкушении наших
следующих встреч, я повернул не туда, потом повернул еще раз,
еще... и потерялся.
Я стоял
посреди ночной Праги, города, в котором ни в коем случае нигде и ни с
кем нельзя было говорить по-русски, не зная ни где я, ни куда мне
идти. Единственное, что я знал, это название моей гостиницы. На
улицых не было ни души. Тускло горели фонари, начал накрапывать
дождь. Через четыре часа моя группа должна была выехать на
экскурсию, и если меня там не будет, то этот факт должен будет быть
записан в отчет настоящего стукача (я то знал что это не я) и
последствия могли быть самые непредсказуемые. Чувство близкое к
отчаянию охватило меня и я бросился искать людей. Одна пара, на
которую я неожиданно натолкнулся, не знала моей гостиницы и поспешила
скрыться. Довольно пьяный средних лет мужчина шарахнулся от моего
английского. Женщина, за которой я побежал, закричала и убежала,
бросив сумочку. Я шарахнулся в другую сторону.
Я
представил себе что сделает со мной, если я не приду во-время,
родное КГБ и кузница его кадров, всесоюзный Коммунистический Союз
Молодежи, и взвыл от отчаяния. Как вдруг в дальнем конце площади, на
которую я неожиданно выскочил, показалась одинокая мужская фигура. Я
бросился наперерез. Навстречу мне не совсем твердой походкой шел
молодой мужчина в модных маленьких круглых очках, с модной
прической, в артистических брюках и куртке, в руках с огромной
папкой для чертежей и рисунков. «Ни слова по-русски» - вспомнилось
мне. «Экскьюз ми...» - мы остановились друг напротив друга: «Донт
ноу хау ту гоу...» и я произнес название моей гостиницы. И вдруг
случилось чудо - я понял что он знает эту
гостиницу и знает как туда дойти. Не знаю как я это понял, очевидно
что-то мелькнуло в глазах моего собеседника, но он знал!
«Плииз!» - взмолился я. Молодой человек что-то сказал очевидно
по-чешски и махнул рукой в ту самую сторону из которой я пришел..
«Нот андерстенд» - закричал я - «Плиз Инглиш!» .
«Шпрехен зи дойч?» - спросил он.
«Ноу! Ноу Дойч!».
«Парле ву Франсэ?».
Он снова сказал что-то на неизвестном языке и снова
махнул рукой.
«Нот андерстэнд! Плиз! Литтл Инглиш...!»
Молодой
человек терпеливо заговорил на языке, который явно принадлежал к
германской группе. При этом он делал знаки, которые с его точки
зрения должны были помочь мне понять где и куда надо сворачивать, а
куда не надо сворачивать ни в коем случае.
Увидев отчаянное выражение на моем лице он прервался
и задумался.
«Дойч... а литтл?» - спросил он.
«Ноу!».
«Ноу?».
Он снова
постоял,посмотрел на меня. Потом вдруг бросил свою огромную папку на
каменную кладку площади, уселся рядом с ней, достал из нее чистый
лист бумаги, устремил на меня снизу в верх задумчивый взгляд и,
наконец, сказал совершенно понятную мне фразу. Он сказал: «Как тебе,
козлу вонючему, объяснить что твоя вшивая гостиница за
углом?». Ну вот, собственно, и все третье доказательство еврейского
счастья. Теперь к финалу!
Доказательство четвертое, основное
Четвертый раз
мне повезло в 1973 году, когда сотрудник ОВИР через 29 дней после
подачи нашей семьей заявления о переезде на постоянное место
жительства в государство Израиль, выдал нам визы на воссоединение с
никогда не виденными нами родственниками, и из «Рабиновичей, живущих
в свободной стране» - мы стали «свободными Рабиновичами, живущими
там, где их душе заблагорассудится».
Хорошо быть евреем!
©Л.Вайнстайн
В 1974 году эмигрировал в
Израиль. Получил степень Магистра Искусств на
факультете искусств Тель-Авивского университета. Служил в
израильской армии, а, после, в 1978 году организовал
театр для детей и юношества Адраба. В 1981 и 1982 годах, дважды, номинировался в Израиле на премию “Скрипка
Давида” по категории „Лучший детский спектакль года”. Поставил ряд
детских спектаклей по своим пьесам в США.
Выступает
в печати с короткими юмористическими рассказами в Израиле, США, а с началом перестройки - в Москве и С.-Петербурге.
Занимается
распространением предметов изобразительного искусства на территории
США и Канады. Проживает в США.