В ЖЗЛ в 2005 году вышли одновременно две биографии - Пастернака и
Есенина, созданные Быковым и Куняевыми Станиславом и Сергеем.
Биография Есенина за последние годы существенно дополнилась, жизнь
Пастернака столь подробно исследована впервые. Это событие стоило бы
отметить: совпадение ли? - в одном издательстве Итак, вышли две биографии: экстравертная и интравертная. Соперник снаружи - соперник внутри. Вероятно, генетические последствия погромов, когда ребенок уже в животе матери испытывает постоянную тревогу, связанную с внешним миром и несправедливым устройством государства чужого ему и общества, склоняют к экстравертной биографии - враг - государство, в котором он вынужден жить. Если уж с кем-то и соревноваться поэту, то не с соотечественниками, а с иностранцами, которые вне этого страшного государства. Смешение генетических кодов может действовать как на вытеснение, так и совершенно по другому сценарию: соперник внутри, он - твоя другая сторона, видение государства от этого тоже существенно искажается - оно разделяется на две непримиримые части: одна пытается подмять под себя другую. Вопрос о том, как бы поступил русский биограф, остается открытым. По правде говоря, русский биограф, носящий русскую ментальность в самом себе, скорее всего занялся бы через чью угодно биографию бичеванием самого себя, своих собственных страстей и пороков, к самым важнейшим из которых принадлежит писание стихов, и его герой страдал бы не от евреев, не от советской власти, не от государства, а от самого себя и собственной губительной страсти. У него не было бы соперников за границей, потому как ощущение самодостаточности и самоидентичности никогда не покидало бы его. И в конце концов, он отошел бы от объекта своего исследования и написал бы собственную исповедь, наподобие "Исповеди" Толстого. Потому и не бывать в России русскому биографу, занимающемуся биографиями соотечественников, что особенности русской духовности не позволяют осуждать кого-то другого, помимо себя. В лучшем случае получилась бы биография Пастернака без осуждения русских, государства СССР, и без осуждения Пастернаком самого себя, потому что для вящей объективности русский биограф будет чувствовать вину своего государства за то, что в нем так неуютно чувствуют себя евреи. Что бы это получилось за месиво из противоречий, трудно себе даже представить. Поэтому русские биографы сильны биографиями писателей и философов-иностранцев - остранение от русских культурных реалий позволяет никого не осуждать и вплотную заняться внутренними противоречиями героя и их взаимосвязью с произведениями. Отношение к еврейству у авторов двух нынешних биографий разное - если Куняевы рассматривают его как важнейшую составляющую менталитета и определяющий фактор судьбы (материнская имманентная линия), то для Быкова отцовское еврейство - досадная помеха, вполне преодолимая, нелепая отметка, на которую умный человек не обращает никакого внимания, а верх неумности - неокантианец Герман Коген, придающий национальности своего читателя решающее значение. Верх несправедливости - не принять еврейского ребенка в гимназию. Досадная помеха, на целый год отделившая мальчика от сверстников! И еще более ранние "В 1900 году Борис Пастернак впервые узнал о том, что он еврей и что ничего хорошего это ему не сулит" (с.21). Все это очень перекликается с установкой левых: живешь в России - стань русским, живешь в Эстонии - стань эстонцем, живешь в Латвии - стань латышом - какие еще корни тысячелетней культуры, хранимые поколениями? Вон греки утратили их и живут себе спокойненько где хотят, никто их во всемирных заговорах не подозревает. Но в том-то все и дело, что ни для еврея, где бы он не жил, ни для русского, куда бы он (или, положим, его республика) не эмигрировал(а), нет возможности полной ассимиляции. Механизмы самоидентификации у этих народов каким-то мистическим образом связаны с механизмами самоидентификации истории, вернее, того явления, которое Гегель определил как абсолютный дух истории. И если древние греки когда-то неразрывно были связаны с ним, то сейчас они отпали от него, ведь, по мнению Гегеля, дух перешел в другую стадию своего развития и покинул Афины. Поэтому греки здесь не пример - не тот пример, на которых следует кого бы то ни было ориентировать, и уж тем более глупо ориентировать на забвение собственных корней русских и евреев. Любопытно здесь отношение государства и нации. Тут видимо очень важна диспозиция 'оседлость-кочевничество'. Нынешнему российскому государству все равно, где и по каким территориям распределена нация, русские в Латвии тщетно пытаются докричаться до России, чтобы она помогла им - государство заботится о всех национальностях, которые осели живут на его территории, об эмигрантах и отсоединенных вспоминает лишь когда речь идет о значительных достижениях культуры и спорта. Евреи же долгое время не имели своего государства, это народ кочевников, готовых в любую минуту за пределы своего государства, по этапам, в эмиграцию. Поэтому им свойственно заботиться не о тех, кто находится на одной с ними территории, а о тех, кто такой же бедолага, как они по тем же причинам, что и они - вот откуда отношение еврея к своей национальности как досадной помехе. Это отношение их, собственно, и объединяет. Пастернак поэтому прежде всего - гражданин мира, которому СССР - помеха, такая же как его гены. И это отношение к имманентному как досадному выдает внутренние противоречия. Куняевская позиция выражает менталитет оседлого - уже не еврея, но и не русского. Эта неготовность в любую минуту сорваться куда угодно и отсутствие своих, к коим где-то там можно примкнуть, делает проблемы ассимиляции или сопричастности культур наиважнейшими. Для Куняевых еврейство - не помеха, а данность, с которой приходится жить. Их взгляд на русского поэта Есенина - это попытка не просто полюбить (взаимная ненависть-любовь у наших культур уже имеется), а принять и понять, вплоть до того, чтобы самоидентифицироваться с ней навсегда и окончательно. ВОЗВРАТ №11 2005 |