АЙДЕССКАЯ ПРОХЛАДА Очерк жизни и творчества Владислава Ходасевича (1886-1939) (продолжение) ч.3 |
* * *
Тут зашили меня в гипсовый корсет, мытарили, подвешивали и послали в
Крым. Прожил месяца три в Коктебеле, очень поправился, корсет сняли.
Следующую зиму жил в Москве, писал. На лето 1917 снова в Коктебель.
Зимой снова Москва, «Русские Ведомости» «Власть Народа», «Новая Жизнь»(*).
К концу 1917 мной овладела мысль, от которой я впоследствии отказался,
но которая теперь вновь мне кажется правильной. Первоначальный инстинкт
меня не обманул: я был вполне уверен, что при большевиках литературная
деятельность невозможна. Решив перестать печататься и писать разве лишь
для себя, я вознамерился поступить на советскую службу.
Чтобы не числиться нетрудовым элементом, писатели, служившие в Тео,
дурели в канцеляриях, слушали вздор в заседаниях, потом шли в нетопленые
квартиры и на пустой желудок ложились спать, с ужасом ожидая завтрашнего
дня, ремингтонов, мандатов, г-жи Каменевой с ее лорнетом и секретарями.
Но хуже всего было сознание вечной лжи, потому что одним своим
присутствием в Тео и разговорами об искусстве с Каменевой мы уже лгали и
притворялись.
...я могу засвидетельствовать ряд прекраснейших качеств русской рабочей
аудитории - прежде всего ее подлинное стремление к знанию и
интеллектуальную честность. Лекции Ходасевича собирали до 40 человек, лекции Андрея Белого - до 60, т.е. полный состав; лекции «идейных вождей» почти не посещались. Идея перенять мастерство Пушкина, отбросив его буржуазно-дворянское содержание, быстро вырождалась. В 1922 Ходасевич вспоминает:
...Мешали. Сперва предложили ряд эпизодических лекций. После третьей
велели перейти на семинарий. Перешел. После третьего же «урока»
- опять
надо все ломать: извольте читать «курс»: Пушкин, его жизнь и творчество.
Что ж, хорошо и это. Дошел до выхода из лицея - каникулы или что-то в
этом роде. В Пролеткульте внутренний развал: студийцы быстро переросли
своих «идейных вождей». Бросил, ушел. Как раз в эти годы Родов и его товарищи энергично способствовали развитию булгаринских традиций в русской литературе:
...В 20-х г.г. донос в «На посту» означал конец писателя или поэта,
смещение редактора со своего места, иногда арест, ссылку, физическое
уничтожение. Журнал успешно ликвидировал троцкистов, попутчиков,
символистов, футуристов и мн. др. Палачи русской литературы были:
Авербах, Лелевич, Родов. Они погубили два поколении писателей и поэтов,
ученых, критиков и драматургов. Позже они сами были ликвидированы, но, к
сожалению сейчас частично «реабилитированы».
Вероятно, Родов и ему подобные не составляли большинства в Пролеткульте,
но таковы были способнейшие, и последующее возвышение Родова не кажется
случайным: он был на своем месте, в свое время. «Время гонит толпу людей,
спешащих выбраться на подмостки истории, чтобы сыграть свою роль
- и уступить место другим, уже напирающим сзади...» (Колеблемый треножник,
1921).
Зиму 1919-20 г.г. провели ужасно. В полуподвальном этаже нетопленого дома,
в одной комнате, нагреваемой при помощи окна, пробитого
- в кухню, а не
в Европу. Трое(*) в одной маленькой комнате, градусов 5 тепла (роскошь
по тем временам). За стеной в кухне на плите спит прислуга. С Рождества,
однако, пришлось с ней расстаться: не по карману. Колол дрова, таскал
воду, пек лепешки, топил плиту мокрыми поленьями... Мы с женой в это
время служили в Книжной Палате: я - заведующим, жена
- секретарем.
В таких условиях заканчивал Ходасевич свою третью книгу стихов, Путем
зерна. Выпустив ее весной 1920 года, он слег: заболел тяжелой формой
фурункулеза.
Психология этой сознательной недооценки совершенно прозрачна
- недаром
Тынянов так непосредственно обнаруживает беспокойство за ее дальнейшую
судьбу. Любимое дитя своей конструктивистской эпохи, Тынянов догадывался,
что служит сиюминутному, преходящему. Его темперамент оказался в
резонансе с темпераментом дня. Антигуманитарная сущность модернизма была
в то время еще далеко не самоочевидна. Публикации и об авторе - в Тематическом Указателе в разделе "Литературоведение" и в РГ №6 2008 ВОЗВРАТ |