И ворона - птица

Высоко в небе и ворона - птица. Это на помойке она воровка и попрошайка, а когда черным силуэтом на синем - совсем иное дело.
Я тоже - в небе... Смотреть Вселенную глазами телескопа Хаббл - вроде как читать Библию, только гораздо круче. Орион, Квинтет Стефана, Плеяды...
Без слов, без звуков, без объяснений - ты чувствуешь Бога, и дрожь прокатывается по нервам и рассыпается внутри как цветное драже звездочек Омега Центавра.
Величественное доводит меня до слез. Мои глаза, мои нервы не могут перенести его. И я трясусь, рассматривая планетарные туманности с ничего не говорящими номерами...

*
Уже неделю рабочие меняют металлические листы на крыше дома. Ползают по ней, как муравьи.
До снега не успели. Вчера сняли старые ржавые куски, новые не успели положить - снег выпал на деревянные стропила.
Работа застыла. Рабочие исчезли.
Бессилие. Как часто оно одолевает меня. Когда нападает усталость. Тоска.
Или сон. Полуразобраные крыши дел моих стоят. А я летаю по Вселенной. Где малое мое бессилие - уже ничто. Мое бессилие там бесконечно. И деятельность неуместна.
Массаж Галактиками расслабляет, и ты становишься спокойным как после чтения молитв...

*
Метель метет поверх верхушек лип. Но выше, гораздо выше этой метели, там над небесами - другая метель. Метель, который миллионы лет, и она не ослабевает. И никогда не прекратится. Метель, имя для который выбирали многие. И точного не находили...
Потому что сказать о той метели всё невозможно. В ней можно идти, подставляя лицо ветру. В ней можно заблудиться. В ней можно умереть...
Но как же сильна ее сила! Светла. Напориста. Нежна. Метель набивает сахаром губы, обсыпает им лицо, залепляет глаза. И сладость та почти небесная.
Зима, ворона. Крыша. И Милки Вэй из телескопа Хаббл.

У меня есть папки, где хранится тайное и дикое. Когда события остаются далеко позади и мне уже все равно, я могу достать что-то страшное из этой папки. Вот такой старый рассказ...

                                                                      Лимон

Светлеет не всегда от доброго.
Иногда комнаты светлеют от страшного. От того, что умирает кто-то.
И выносят его вещи. Выносят его тело.
Делают ремонт, переклеивают обои.
И комната становится совсем светлой. Осветленной уходом из жизни.
Даже если упокоилось всего лишь лимонное дерево.
Раскидистый, кряжистый, зеленый «мужичонка» с колючками. Это был дикий лимон, не привитой, он никогда не плодоносил.

*
Лимон стоял генералом Карбышевым на морозе. Замерзая при минус тридцати на помойке.
С повисшими и переломанными руками-ветками. Не сопротивлялся. Не осуждал.
Листья остывали быстро, их осталось штук шесть, не больше.Остальные я срезала раньше. Думала обойтись полумерами - просто сделать кому-то больно... Но этого оказалось мало. Надо было убить.
Ствол медленно промерзал. Лимон по толщине как яблоня.
А пахнет он, умирая, в морозном воздухе душисто и терпко - густым цитрусом.
Младший сын прошел мимо него гулять с собакой. И замер...
Мальчик. Зима. Черное небо. Тропическое дерево среди сплошного снега.
- Мам, зачем ты его убила?
Я не могу объяснить. И сын вряд ли поймет.
Если внутри тебя ненависть, она разрушает. Переработать - не получается.
Перенаправить на кого-то, кто слабее - на детей и собаку - исключается.
Остаются растения - они замкнут на себе это зло и не передадут дальше.
Они не накричат ни на кого. Не расскажут. Они как активированный уголь для отравленного организма.
- Ма, ну ты же его 20 лет растила! Из косточки.
- Да, я растила.
Я его - за себя. Я его - как себя. Я его - вместо себя, чтобы самой не умереть...
Лимон простоял всю ночь под ледяной луной. Наверное, уже мертвый и окоченевший до последнего сосуда.
Утром гастарбайтеры закинули в грузовик окаменевшее тело. И дворник равнодушно смотрел на побелевшую древесину.
А я не буду смотреть в окно.

*
Я увеличиваю количество боли.
Я наращиваю ее, как броню.
На тот случай, если ты вернешься.
Чтобы не пожалеть тебя.
Не забыть. Не простить.
Чтобы помнить свою боль. И боль лимона - тоже.

 
                                                               Собачья будка
 

В соседнем дворе кто-то поставил собачью будку.
И я сразу вспомнила, как дед строил такую же для Боцмана - нашего дворового пса.
Я любила залезать в эту будку вместе с Боцманом. Иногда мы сидели в ней втроем: я, Боцман и его мать Альма.
Иногда вчетвером: я, Боцман, мой друг Генка и Альма.
Та будка была гораздо больше. Как маленький домик.
И солнца во дворе было больше, и тепла.
Но тени от веток скользили по стенам так же. И птицы качались на них, как сейчас...
Только теперь очень холодно. И теплее не становится.
Говорят, что детство вспоминается под закат жизни. Но я так не думаю. Детство - это точка вечного возвращения к себе.
Каждый раз, когда моя жизнь заходит в тупик, я прихожу в детство и сажусь, как уставший пес, во дворе.
В тени абрикосы, посаженной дедом.
Смотрю в окна нашего дома на улице Володарской.
Слушаю, как шумит ветер в кроне старого тутовника.
И жду, когда на деревянные порожки выйдет бабушка в ситцевом переднике.
Детство - отправная точка перемен...
Я возвращаюсь в него, чтобы взять силы, когда во мне все исчерпано.
Я захожу в него как в церковь
помолиться,
попросить,
взять щепотку солнца.
И благословение на то, чтобы жить дальше.

 
                                                                       Отец

У меня на том свете уже больше близких, чем на этом. Мама, бабушки и дедушки, дядюшки и тетушки, две мои погибшие дочки, друзья, любимые...
И я не знаю, правда ли это, что можно встретиться с близкими, когда сама отправляешься в миры иные. Но иногда я думаю: а хотела бы я снова увидеть их всех вместе или нет?
И понимаю, что хочу встретить после смерти только одного человека - отца.
Отношение к людям меняется с годами, и к живым, и к умершим.
А к папе - никогда. Папа всегда - светлый, большой, сильный, благородный.
Он всегда меня любил и прощал. Я не могу вспомнить случая, чтобы отец меня обидел или не простил. Я знала, что приду к нему, и он всегда поймет, всегда поддержит, всегда любит. Не за что-то, а просто так.
Разговаривали с подругой про родителей. И она озвучивала мои мысли:
- Папа - единственный мужчина в моей жизни, который любил меня бескорыстно, ничего не требуя взамен. Потом все другие мужчины... и мужья - что-то требовали за свою любовь. Как отец уже никто и никогда не будет относиться. И с годами все больше ощущаешь свое одиночество и горечь утраты.
...Я представила, как после смерти буду сидеть с отцом... у реки. Почему-то у реки. Тихой и спокойной. Как солнце будет падать длинными лучами на листья, на перья птиц, на воду. И мне совсем не страшно умирать.
А пока я жива... он очень часто рядом, почти всегда. Со мной.