Парад,
парадом, о параде …
Визит Алексяну продолжался всего несколько часов и не
сопровождался официальными церемониями, приличествующими такому важному
событию. Ситуация в городе все еще была напряженной -
не до празднества. Эта напряженность и заставила Алексяну с риском для
его драгоценной жизни приехать в Одессу.
Этот известный сибарит никогда бы сюда не приехал, если бы …
Если бы не приказ Маршала.
Антонеску все еще не оставил мысли провести на улицах «поверженной
им крепости Одессы» свой Парад победы.
Парад. Парадом, о параде…
Красная Собака буквально бредил этим парадом.
Невозможность проведения парада была оскорбительной.
Она лишала его возможности насладиться своей Победой.
Она, как будто бы, лишала его самой Победы!
В августе 1941-го, когда румынская армия терпела под стенами «крепости
Одесса» одно поражение за другим, а начальник гитлеровского штаба
сухопутных войск генерал Гальдер записал в своем военном дневнике: «Одесса
остается для нас болячкой» - Антонеску думал только о том, как бы
получить от короля Михая II чин маршала, чтобы в этом чине возглавить
парад по случаю взятия Одессы.
И прибыв 22 августа 1941-го на железнодорожную станцию Выгода,
где в 25 км. от Одессы базировался в те дни штаб 4-й румынской армии,
новоиспеченный маршал приказал тогдашнему командующему армии генералу
Николае Чуперке, немедленно …слышите, немедленно!… к завтрашнему дню 23
августа, взять Одессу! И немедленно … слышите, немедленно!… организовать
Парад победы в самом центре города - на Соборной площади!
«Весь мир смотрит на нас!», - исступленно орал Антонеску.
Но к 23 августа Одессу не взяли, и Парад победы не состоялся. Не
состоялся он и в последующие, назначенные Красной собакой дни: 25, 27,
29 августа. Не состоялся и 3 сентября.
В Одессе тем временем распевали наглые частушки:
«Не хвались ты, Антонеску,
И не жди хороших дней, -
Не видать тебе Одессы,
Как своих свиных ушей».
Не желая сознавать, в чем в действительности заключаются причины
позорных, с его точки зрения, поражений, Антонеску уверовал в то, что в
них виноваты евреи. Так он и пишет в Бухарест своему другу Михаю: «Без
еврейских комиссаров мы давно уже были бы в Одессе».
[1]
И даже, когда, 16 октября 1941-го, Одесса пала, мистический страх
перед евреями, которые, как он считал, вначале «все оделись в военную
форму» и не давали румынам войти в город, а теперь «сотнями тысяч»
засели в катакомбах, не позволил Антонеску провести этот бредовый его
парад.
С тех пор прошло три недели.
Уже три недели Одесса в его руках. Город наводнен солдатами,
жандармами, агентами SSI. На всех углах румынские патрули. Каждый
подозрительный без разговоров получает пулю в лоб.
Так чего он, собственно, боится теперь?
Почему и сегодня не может провести парад?
О, Красная собака боится многого!
Ну, прежде всего, в воздухе еще не растаял запах дыма от взрыва
румынской комендатуры на Маразлиевской, вполне возможно, что и другие
здания заминированы, и каждую минуту можно ожидать новых взрывов. Кроме
этого, бойня, устроенная армией по его приказам в городе и на Дальнике,
тоже не дает Антонеску покоя.
Нет, нет, он, конечно, не сожалеет о повешенных, расстрелянных и
сожженных евреях, не печалится о безвременно ушедших из жизни детях. Он
просто… просто боится мести. Кристеску почти каждый день предупреждает
его, что «Советы будут мстить за убийство евреев…» В одном из секретных
рапортов SSI, от 27 октября 1941-го, даже утверждается что акты мести
уже, фактически, начались: «В Саратове, на Волге, казнили 15 тысяч
румынских военнопленных, как месть за убийство евреев Одессы…»
Достоверность этой информации, правда, вызывает сомнение.
И все же…
Но более всего Антонеску панически боится советского морского
десанта. И хотя такая возможность в существующей ситуации выглядит
фантастической, она имеет под собой вполне реальную почву.
«Полундра-а-а!»
Морские берега Одессы, видимо, были как-то особенно удобны для
десантирования, и в разные годы здесь, действительно, не однажды
высаживались десанты. Самым многочисленным и известным был, так
называемый, белый десант 1920-го.
В эти дни в городе, в котором за время революции сменилось 14
различных «хозяев», у власти были большевики, и расстрелы в гараже Дома
на Маразлиевской шли ночи напролет. Истекающая кровью Одесса ждала
белого десанта из Крыма - для многих это был
единственный шанс на спасение.
Слухи о грядущем десанте достигли таких размеров, что
большевистские власти даже сочли необходимым поместить в местной газете
8 июля 1920 года опровержение «злостных слухов, запущенных разными
темными элементами».[2]
Но слухи, в конце концов, оказались правдой.
Уже 10 августа в 5 часов утра на Сухом Лимане с крейсера «Кагул»
высадился сводно-драгунский полк генерала Врангеля, а в городе подняла
восстание подпольная белогвардейская организация генерала Саблина. Бой
был недолгим, и к рассвету Одесса была очищена от большевиков. За помощь
в захвате города крейсер «Кагул» был переименован в «Генерала Корнилова»,
а в Одессе установилась (ненадолго!) белая власть.
Но зачем возвращаться так далеко - в 1920-й?
Вот ведь чуть более месяца назад, 22 сентября 1941-го, под
Одессой, был осуществлен удивительный по дерзости и совершенно
неожиданный морской десант.
В ту холодную ночь, под прикрытием прицельного огня эскадры
эсминцев, бойцы морской пехоты, подойдя на баркасах к селу Григорьевка,
бесстрашно прыгали через борт в ледяную воду, и, высоко поднимая над
головой оружие, бросались к берегу.
Морской десант
с.Григорьевка, 22 сентября 1941
Застигнутые врасплох румыны даже не успели понять, откуда взялись эти
страшные мокрые до нитки дьяволы. Черные бушлаты, в расстегнутых воротах
которых синели матросские тельняшки, тучей обрушились на них.
«Ур-а-а! Полундра-а-а!», - гремело над лиманами.
Сегодня это может показаться смешным, но «доблестная» румынская армия до
смерти боялась черных бушлатов и полосатых матросских тельняшек, моряки
нарочно, чтобы напугать врага, расстегивали ворот бушлатов.
«Как рванешь в атаке ворот,
Тельник бьет в глаза,
Словно защищает город
Моря полоса…»
Константин Симонов «Морская пехота»
Одесса, 1941
Результаты десанта, поддержанного контрударом сухопутных сил,
оказались ужасными для румын: две пехотные дивизии -
13 и 15-я - были полностью разгромлены, около 2
тысяч солдат убиты, несколько тысяч ранены, несколько сот попали в плен.
Линия фронта отодвинулась от города на 5-8 км.
А назавтра, к вящему позору Антонеску, по улицам Одессы моряки провезли
захваченные во время десанта румынские пушки, на которых большими
буквами мелом было написано: «Больше по Одессе
стрелять не будет!»
Антонеску, к счастью для него, сам не видел десанта морской
пехоты и не слышал громового крика: «Ура-а-а! Полундра!», но и того, что
ему рассказывали, было достаточно этому «храброму солдату» для паники.
И все же, главной опасностью, поджидавшей его в Одессе, Красная
собака упорно считал евреев. Он был уверен, что в городе все еще
остаются десятки тысяч «вооруженных до зубов евреев», которые укрылись в
знаменитых одесских катакомбах, и в какой-то момент они выскочат на
поверхность и перебьют его доблестную армию.
Вооруженные до зубов евреи - абсурд?
Не скажите!
Вооруженные до зубов
«Галутные», как их называют в Израиле, евреи не все и не всегда
были «овцами, послушно идущими на бойню».
В июле 1917-го в Петрограде был создан «Союз евреев-воинов»,
организаторами которого был профессор Семен Грузенберг и однорукий герой
Русско-японской войны Йосиф Трумпельдор.
В рамках этого союза во многих городах России возникли военные
еврейские формирования. Они назвались по-разному: «Еврейский батальон»,
«Еврейская дружина», «Еврейский отряд самообороны».
Несколько таких формирований действовали в Одессе. Портовые
биндюжники и мясники с Привоза, входившие в эти отряды славились своей
силой и смелостью. Кроме винтовок и пулеметов, они были вооружены
топорами и железными ломами, и без проблем могли прибить всякого, кто,
по их мнению, и на их языке «мог устроить фейерверк». Иностранное это
слово «фейерверк», обозначавшее в данном случае еврейский погром, было в
те годы весьма распространено среди одесситов, больших любителей
различных аттракционов.
Общая численность бойцов одесских еврейских отрядов неизвестна,
но отдельный отряд мог включать до тысячи человек.
Это, на самом деле, была армия.
Отряд еврейской самообороны
Одесса, 1918
Основной задачей еврейских отрядов была, естественно, охрана еврейского
населения города от погромов. А, в остальном, за кого и против кого они
воевали - дело темное.
Скорее всего, по обстоятельствам: и «за» и «против», и тех и других.
Причем, и «те» и «другие», при надобности, использовали евреев, а по
прошествии оной, стремились от них избавиться: отряд обычно разоружали,
а командира ставили к стенке.
Так в апреле 1919-го, когда банда атамана Григорьева, присягнувшего на
верность большевикам, вошла в Одессу, отряд, во главе которого стоял «король
Молдаванки» Мишка Япончик, влился в Красную Армию. Но уже в июле того же
года этот отряд разогнали, а самого Япончика расстреляли.
Аналогичным образом поступали и белые. В сентябре 1919, когда они на
время заняли город, евреи сделали попытку восстановить уничтоженный
красными отряд. Белые воспротивились, но вдруг совершенно неожиданно,
предложили всем уцелевшим бойцам-евреям покинуть Одессу.
23 ноября 1919 года корабль «Руслан», на мачте которого развевалось на
ветру бело-голубое знамя, вышел из одесского порта, держа курс на
Палестину.
«Руслан» на пути в Палестину
Одесса, 1919
Каждому из пассажиров этого необычного корабля «Одесский палестинский
комитет» выдал удостоверение, подтверждающее, что данная личность
является «палестинским беженцем», а посему имеет полное право на «возвращение
на родину».
Удостоверение Рахель Блувштейн
Одесса, 11 сентября 1919
И когда 11 декабря 1919-го, после месяца плавания в зимних штормовых
водах Черного и Средиземного морей, «Руслан», наконец, бросил якорь в
Яффском порту, на землю своих предков сошли прибывшие из Одессы 650 «палестинцев».
Среди них был поэт Хаим-Нахман Бялик, профессор Новороссийского
университета Иосиф Клаузнер, идеолог сионизма Ахад Га-Ам и многие,
многие другие, не менее известные даже в нынешнем Израиле люди.
А еще были там две молодые еврейские девушки. Они ничего не успели еще
совершить и ни чем не успели прославиться, но каждой из них была
уготована в Палестине своя необычная судьба.
Одна из них высокая рыжеволосая с неправдоподобно огромными синими
глазами - это Рая Блувштейн - «палестинская беженка», удостоверение
которой вы видели на фотографии. Рая будет писать стихи на неизвестном
ей раннее древнем языке иврит, так странно похожие на стихи Ани Горенко,
родившейся в Одессе на Ближних Мельницах и известной миру под именем
великой Анны Ахматовой.
Рая Блувштейн тоже станет великой.
Великой израильской поэтессой по имени Рахель.
Вторая девушка - худенькая черноглазая с гладко зачесанными назад
волосами - это Роза Коэн. Она станет в будущем матерью легендарного
премьер-министра Израиля Ицхака Рабина.
А еще в тот день с борта корабля «Руслан» сошли на берег более 500
бесстрашных одесских парней - боевая дружина - опытная и (не удивляйтесь!)
«вооруженная до зубов»: под гражданской одеждой каждого из прибывших
было спрятано оружие, с которым они не пожелали расстаться.
Эта боевая дружина станет основой еврейской подпольной организации - «Ха-Хагана»,
которая, после образования государства Израиль преобразуется в Армию
обороны Израиля - «Цва Хагана ле Израэль».
Так что панический страх Антонеску перед «вооруженными до зубов евреями»
имел под собой вполне реальную почву.
Антонеску боялся евреев во время осады Одессы и продолжает бояться даже
сегодня, когда ему докладывают, что все его приказы уже выполнены до
последней буквы (AD LITTERAM!), что все евреи уже уничтожены, а те,
которые случайно остались в живых, арестованы и заключены в городскую
тюрьму.
Но Антонеску не очень-то верит докладам своих туповатых подчиненных, и
желая убедиться, что новая столица Транснистрии действительно очищена от
евреев, перед тем как прибыть в Одессу и провести в ней Парад победы,
посылает туда Алексяну.
Профессор Георге Алексяну
Транснистрия, 1941
Профессор Георге Алексяну, юрист по образованию, близкий друг Михая
Антонеску, издавший вместе с ним в 1933-м в Париже монографию,
посвященную анализу уголовных законов Румынии, был ярым антисемитом,
приверженцем самых крутых мер против евреев. Этот, с позволения сказать,
«ученый», отлично подходил для той зловещей роли, которую ему предстояло
сыграть в Транснистрии и в Одессе.
Эта чертова Одесса
Итак, 3 ноября 1941 года, в понедельник, в одиннадцатом часу утра,
преодолев около 100 км. по искореженному войной Тираспольскому тракту,
Алексяну прибыл в Одессу. У заставы его встречали новоявленные «отцы
города»: военный комендант Одессы бригадный генерал Николае Гинерару,
военный претор подполковник Михаэль Никулеску-Кока и гражданский примарь
Герман Пыньтя.
Ноябрь, наверное, не лучшее время для посещения Одессы.
Шедший всю ночь мелкий колючий дождь, под утро ненадолго затих, а теперь,
как будто бы отдохнув и набравшись сил, превратился в настоящий ливень.
Губернатор, нахохлившись, как большая серая птица, даже не счел нужным
выйти из машины, он только опустил стекло и с неприкрытым
неудовольствием выслушал сбивчивый доклад подполковника Никулеску-Кока о
том, что в городе спокойно, и все евреи, оставшиеся в живых после
проведенных акций, заперты в городской тюрьме на Люстдорфской дороге.
Впрочем, домнуле губернатор может лично в этом убедиться.
«Домнуле губернатор» пожелал убедиться лично - ведь именно для этого он
и притащился в эту чертову Одессу!
Алексяну поднял стекло в знак того, что доклад окончен, промокшие до
нитки «отцы города» разбежались по машинам, и кортеж тронулся.
В головной машине ехал Никулеску-Кока - предполагалось, что именно он
знает самый безопасный маршрут в этом опасном городе, где каждую минуту
мог прозвучать взрыв, а из каждой подворотни могли выскочить «вооруженные
до зубов евреи».
Алексяну ехал во второй машине. С ним поместился Пыньтя
- он, как известно, до революции жил и учился в Одессе, и, как опытный
чичероне, намеревался обращать внимание губернатора на все
достопримечательности города. Он же, Герман Пыньтя, и рассказал
впоследствии своим друзьям-приятелям об этом необычном визите наместника
Дьявола. Пыньтя, вообще, не отличался умением держать язык за зубами. Он
и принцессе Александрине Кантакузиной в свое время много чего лишнего
порассказал, да и маршалу Антонеску при надобности мог личное письмо
черкнуть.
Замыкающей была машина военных, служивших также охраной.
Несмотря на все старания водителей, кортеж двигался медленно.
Со дня захвата Одессы прошло почти две недели, но улицы все еще были
перепаханы бомбами и снарядами, засыпаны щебнем и осколками стекла,
перекрыты мешками с песком и брусчаткой, вывороченной из мостовых. Все
это затрудняло движение и выводило из терпения избалованного Алексяну,
который, забывая о своей «интеллигентности», выражал возмущения смачным
румынским матом, становившимся особенно красочным, когда машину
подбрасывало на булыжниках, или когда водитель, пытаясь объехать
очередную баррикаду, выскакивал на тротуар.
Пока особого впечатления на Алексяну Одесса не производила.
Косые струи дождя размывали очертания зданий, делая город призрачным,
виртуальным.
Кортеж губернатора проехал через Молдаванку, по Прохоровской, мимо дома,
построенного когда-то прадедом Янкале Мордехаем Бошняком, миновал
треугольник старого толкучего рынка, откуда евреи Одессы на прошлой
неделе вышли на Дальник, и выехал, наконец, на широкую и прямую Большую
Арнаутскую. Машины прибавили ход и, ревя моторами, пересекли
Преображенскую, пугающую железными рогами вывороченных трамвайных рельс,
и Александровскую, с которой все еще не успели убрать виселицы.
Пересекли Екатериненскую, Ришельевскую и, проехав два квартала по
Пушкинской, обогнули Пожарную каланчу и выехали на Люстдорфскую дорогу.
Справа показалось Первое трамвайное депо, и Пынтя использовал удобный
момент, чтобы довести до сведения губернатора усилия муниципалитета и
свои личные титанические усилия по восстановлению Одессы, разрушенной
красными при отступлении. В городе нет воды, нет трамвая, нет
электричества. Особенно тягостно отсутствие электричества, поскольку с
этим напрямую связана и подача воды и ввод в действие трамвая. Но
городская электростанция полностью выведена из строя - взорвана и залита
водой лимана, затопившего всю Пересыпь.
Пынтя старался из-за всех сил, расписывая все эти трудности, но Алексяну
слушал его в пол-уха. Его сейчас интересовали только «вооруженные до
зубов евреи».
Что греха таить, он даже немного побаивался встречи с евреями.
Даже за стенами тюрьмы они могут быть опасны.
Но вот и тюрьма…
Тюрьма возвращается…
Алексяну вышел из машины и … был поражен.
Одесская городская тюрьма всегда поражала всех, кто попадал за ее стены,
вне зависимости от того были они арестантами, или тюремщиками, вне
зависимости от того были они взрослыми или детьми. Да, и детьми. Детьми
тоже.
Одесская городская тюрьма - это не просто тюрьма.
Это - «Тюремный замок» - самый чудовищный и самый красивый во всей
Российской империи.
И тем более удивительно нам читать в иных «супер-научных» монографиях
историков и даже в воспоминаниях «бывших узников», что Одесская тюрьма,
дескать, состояла из нескольких корпусов, связанных какими-то переходами.
Уважаемые историки и не менее уважаемые бывшие узники, кто хоть раз
побывал за стенами Тюремного замка, запомнил его на всю оставшуюся жизнь.
И если он даже попытается забыть, тюрьма вернется к нему в ночных
кошмарах, вернется и задушит его в своих смертельных красно-кирпичных
объятьях.
Тюрьма вернется…
Тюрьма всегда возвращается…
Но вот и тюрьма.
Алексяну вышел их машины и вошел в тюрьму.
Высокий, откормленный, 44-летний, мужчина в длинном дорогом пальто с
каракулевым шалевым воротником, в черном котелке на лысеющей голове,
прошел по серым базальтовым плитам двора, тем самим плитам, по которым
недавно вприпрыжку шла маленькая Ролли, краем глаза отметил подтеки
крови на расстрельной стене и вдруг … остановился.
Перед ним была раскрытая дверь на «Круг».
Алексяну остановился и оцепенел.
Оцепенел от нахлынувшего на него мерзкого смрада.
Оцепенел от захлестнувшего его страшного воя, в котором слышался и
детский плач, и чуждые его слуху молитвы.
Оцепенел от месива человеческих тел, в котором угадывались и детские,
совсем маленькие тельца.
Эти детские маленькие тельца особенно взбесили губернатора.
Ну, Никулеску - «Футус мама луй!»
Набить жиденятами тюрьму???
Нужно сказать, что Алексяну напрасно гневался на Никулеску.
Никулеску
действовал по инструкции. Подполковник Никулеску-Кока всегда действовал
по инструкциям и согласно приказам. Мы помним, как он замечательно
выполнил ордонансы Красной собаки на Дальнике - до последней буквы - «AD
LITTERAM!»
Вот и касательно тюрьмы он действовал по инструкции №14420, от 18
октября 1941-го, требующей «эвакуировать в городскую тюрьму всех евреев
Одессы, независимо от пола и возраста…»
«Независимо от возраста» - значит, включая детей.
Инструкция была выпущена военным командованием Одессы -
«Гурун» и
основана на приказе вышестоящей инстанции - штаба 4-й румынской армии -
«Вранча». расположенного в Тигине.
Но Алексяну в данный момент не интересовали инструкции.
Гнев его касался другого.
Как и докладывал ему Никулеску, евреи, действительно были заперты в
тюрьме. Тюрьма была «забита». Но кем?
Тюрьма была, забита женщинами и детьми.
«Почему здесь так много женщин и детей?», - рычал губернатор. «Где
мужчины?»
Действительно - где мужчины? Где эти «вооруженные до зубов евреи»? Как
он сможет объяснить это безобразие Маршалу?
Алексяну повернулся на каблуках, и слова его прозвучали угрожающе: «Немедленно
разгрузить тюрьму. Выбросить баб и жиденят. Изловить евреев-мужчин. Всех
до одного. И запереть их здесь в тюрьме. Вы слышите - за-пе-реть! Всех
до од-но-го! Это приказ Маршала».
К машине Алексяну почти бежал, скользя по омытым дождем базальтовым
плиткам. За ним трусила перепуганная свита.
Маленькая Ролли в тот день не видела губернатора. Когда перед ним
открыли дверь на круг, она вместе с отцом оказалась, на счастье,
прикрыта этой самой дверью.
А вот Тасю приход Алексяну застал на «Круге» - она была человеком
общительным, и даже здесь в тюрьме находила знакомых. Тася, конечно,
сразу увидела иностранца, так неожиданно возникшего в светлом проеме
открывшейся со скрипом железной двери. Она, естественно, не знала, что
этот человек губернатор Транснистрии. Да и о том, что такая, проклятая
Богом земля Транснистрия, существует, не знала. Не могла тогда знать,
что живет теперь не в нежно любимом ею городе Одессе, а в столице этой
самой Транснистрии - в «Городе Антонеску».
Но Алексяну она запомнила…
Запомнила его дорогое пальто с каракулевым воротником, запомнила черный
котелок на голове, и весь его сытый холеный вид, так разительно
отличавшийся от всех, кто окружал ее в эти дни. Запомнила и несколько
брошенных им румынских слов, оказавшихся, на поверку площадным матом.
Тася запомнила Алексяну на всю свою дальнейшую жизнь, и после войны,
часто рассказывала о странном, на ее взгляд, визите губернатора
Транснистрии в одесскую тюрьму.
Ее Величество
Алексяну вернулся в машину. Теперь, когда приказ Антонеску был выполнен,
он решился все-таки проехать по улицам этого города, о котором так много
было говорено перед войной в Бухаресте. Он поедет в головной машине
- обложенный матом Никулеску немного задержится в тюрьме и догонит
губернатора позднее. А кортеж, теперь уже медленнее, двинулся в обратный
путь - по Люстдорфской дороге, мимо кладбищ и трамвайного депо, до
Куликового поля и на Пушкинскую. Здесь, на Пушкинской, ждала Алексяну,
наконец, Ее Величество Одесса.
Ливший весь день дождь прекратился. Ветер, подувший с моря, разогнал
сизые тучи, и в просвет между ними выглянуло солнце. Выглянуло и …
осветило город.
Развалены Одессы
Осень, 1941
Да, конечно, разрушенный, растерзанный…
Да, конечно, заваленный обломками стен, битым стеклом, мешками с песком.
Да, конечно, плененный.
И все же, несмотря ни на что, необыкновенный. Несмотря ни на что,
прекрасный.
Прекрасный, даже в глазах врага.
Алексяну опустил стекло и стал с любопытством осматривать «свою будущую
столицу»: голые ветви платанов, с которых осенний ветер еще не успел
сорвать веселые мохнатые орешки, причудливые венецианские окна Биржи,
Атлант и Кариатида у входа в гостиницу «Бристоль»…
А кортеж уже въезжает на Думскую площадь и сворачивает на Приморский
бульвар.
Трудно сказать, что знал Алексяну об Одессе. Но он, несомненно, был
образованным человеком, и наверняка не только слышал об этом городе у
моря, но и читал о нем. Теперь он видит его воочию.
Разглядывает по-хозяйски любимые нами с детства «изюминки» Одессы,
словно присваивая их себе
Вот здание старой Думы, украшенное статуями Меркурия и Цереры. Здесь
Ролли когда-то училась кататься на маленьком новом двухколесном
велосипеде, а молодой отец без устали бегал за ней, придерживая сзади за
пеструю юбчонку.
Вот курчавый наш Пушкин, так сильно смахивающий на еврея.
А вот и наш старый добрый Дюк, к которому с воплями радости бежал Янкале,
когда кончались ненавистные уроки скрипки в школе Столярского на
Сабанеевом мосту.
Возле памятника Дюку Алексяну вышел из машины и долго стоял у истока
розово-серого гранитного водопада - единственной в мире гигантской
Бульварной лестницы.
Здесь тишина. И лестница в листве
Спускается к вечернему покою…
И строго все: и звезды в синеве,
И черный Дюк с простертою рукою.
Юрий Олеша «Бульвар», 1917
О чем думал он, «новый хозяин» Одессы, стоя здесь, у Дюка?
И о чем думал бронзовый Дюк, видя перед собой одного из тех, кто
превратил его Одессу в «Город Антонеску»?
Но времени мало - день стал клониться к вечеру, и кортеж двинулся дальше.
Вдоль бульвара. Мимо дворцов Маразли, Родоканаки, Ралли, Эфруси, к
завершающему аккорду Николаевского бульвара - Воронцовскому дворцу -
ампирному шедевру Фрациско Боффо.
БИБЛИОГРАФИЯ
[1] Alex Mihai Stoenescu “ Armata, Maresalul si Evrei”, RAO, Ungaria,
1998
[2] Валентин Катаев «Уже написан Вертер», Optimum, Одесса, 1999
©Я.Верховский, В.Тырмос
Продолжение
следует
НАЧАЛО
ВОЗВРАТ
