ВОЗВРАТ                                       

   
  
Январь 2014, №1    
   

      Документальное исследование____                              Яков Верховский, Валентина Тырмос    

  

       «ГОРОД  АНТОНЕСКУ»                                 

Предыдущая публикация - №12 2013г.       

 


                                                           Действие восьмое:

                                          Е в р е и   ш л и…


                                                                  Бежим из Одессы
                                                                        Рассказ Янкале


Из Одессы в Кляйн-Либенталь
13 января 1942 года, вторник
91 день под страхом смерти

             Рано утром, взяв две большие сумки, торговка варениками, как обычно, отправилась на Привоз. Вид у нее был озабоченный - она явно что-то замышляла. Опасаясь, что она заявит на нас в полицию, мы решили уходить.
            Оставив на столе плату за ночлег и захлопнув дверь, мы покидаем эту чужую квартиру, служившую нам убежищем два дня.
            Мы снова без крыши над головой. В страшном, заснеженном городе, на улицах которого румынские патрули, проверяют документы, вылавливают последних оставшихся в городе евреев.
              Но на этот раз у нас есть паспорт, правда поддельный, но паспорт.
             И все же, для того, чтобы избежать опасности попасть в гетто, мама решает уехать из города. Скрыться где-нибудь под Одессой.
             Мы направляемся снова на Привоз, но на этот раз к месту, где стоят подводы из окрестных сел. В основном это немецкие колонисты, к одному из которых и подошла мама.
             «Вы из Кляйн-Либенталь? - спросила. - Я ищу работу. В вашем селе есть работа? Я согласна на любую».
             «У нас богатое немецкое село. - отвечает хозяин подводы. - Есть большой рестоурант. Там всегда есть работа. Официанткой или на кухне. Если хотите, я могу отвезти вас к нам, в Клейн-Либенталь».
              «Хорошо, но я не одна. Со мной моя мать и ребенок».
              «Ну что ж, семья не помеха. Поехали. Может вам повезет».

              Втроем мы усаживаемся на подводу.
              Еще засветло приезжаем в немецкое село.
             «Переночевать можно в нашем общинном доме, там есть комната для приезжих, - говорит хозяин подводы. - Завтра пойдете в примарию, только не забудьте захватить документы».
              Устроившись на ночлег в приезжей, мы почувствовали себя в безопасности. Одесса с ее ужасами была позади…
               Спать легли без ужина, но к этому нам не привыкать.
             Трудней всех заснуть было маме. Завтра утром она должна будет встретиться с примарем и предъявить ему наш поддельный паспорт…


                                                             «Янкале, не крутись!»
                                                              
         Рассказ Ролли

Одесса, квартира Эмильки
13 января 1942 года, вторник
91 день под угрозой смерти

               Всю ночь папа сердился на Тасю и гнал ее куда-то.
              Они так орали друг на друга внизу в кухне, что мне даже на антресолях было слышно.
              «Уходи, - кричал папа. - Уходи из города, Без разговоров. Причем тут я? Что со мной может случиться? Хватит, Тася, достаточно! Случится, не случится! Неважно! Нужно спасать ребенка!»
              Тася, вроде, вначале, как бы, не соглашалась. А потом, вроде как бы, уже согласилась. Я не очень расслышала.
               А утром вдруг выяснилось, что «уходить и спасать ребенка» Тася будет вместе со мной. То есть, я тоже, вроде как бы, должна уходить.
              Но я, конечно, уходить никуда не собиралась и решила им хорошенечко поплакать.                Пусть знают!
               Но папа, папа… он, он… он даже утешать меня не стал.
           
 Просто надел на меня мое красненькое пальтишко и стал обвязывать большим Эмилькиным платком. Так крепко, что я даже плакать перестала.
               Впрочем, плакать я и так уже не хотела.
               Зачем плакать, когда не утешают?
               А папа кончил завязывать платок и говорит: «Ну вот! Давай! И слушаться твою маму Тасю! Слышишь!»
                Слушаться Тасю… С чего это вдруг?
               Тася, как видно, обрадовалась, что я буду ее слушаться. Она сразу же схватила меня за руку и потащила к двери. Мы вышли из Эмилькиной квартиры на лестницу и стали осторожненько спускаться по этой поломанной лестнице вниз. Сначала в развалку, а потом уже на улицу.
               Оказалось, что «уходить и спасать ребенка» нужно было на подводе.
            
 И мы пошли на Привоз, где стоят эти самые подводы, привязанные к рыжим лошадкам, которые все время что-то жуют. Как моя любимая Приблудная Лошадь, которая осталась на даче Хиони, где мы жили летом, и, как обещал мне папа, к которой мы обязательно потом поедем на пикапе.
                Мы пошли на Привоз, и тут…
                Ой! Что это?
               На одной из этих привязанных к рыжим лошадкам подвод сидел один мой знакомый мальчик.
              
 Ну, на самом деле, не очень знакомый.
              
 А просто мальчик, который часто проходил мимо нашего дома на Петра Великого со своей бабушкой.
                Было это давно, когда еще не было войны.
                Тогда этот мальчик был очень красивый, в бархатном костюмчике с белым бантом и с черненьким чемоданчиком.
                Чемоданчик, конечно, мне особенно понравился.
               Но папа сказал, что это не чемоданчик, а просто маленькая такая скрипочка, что этот мальчик, наверное, учится в школе дедушки Столярского играть на скрипочке.
              «А-а-а… - подумала я. - Учится играть на скрипочке… Но тогда, почему он не слушает свою бабушку? Почему она все время кричит ему: «Янкале, не беги! Янкале, осторожно!»
                Мальчика звали Янкале. Я тогда его хорошо запомнила.
                И теперь сразу узнала.
                Хотя он теперь был без костюмчика и без банта.
                И даже без черного чемоданчика.
                И сидел на краю подводы, свесив вниз ножки, и рядом с ним сидела его старенькая бабушка.
                Я думаю, он тоже меня узнал.
             
 Мне даже показалось, что он немножко придвинулся к бабушке, чтобы дать мне место на подводе.
                Я уже совсем собралась спросить его, почему он сегодня без своего чемоданчика, как вдруг Тася больно дернула меня за руку и оттащила от подводы.
                Это она всегда так делает - на самом интересном месте!
               Оказывается, что она уже передумала «уходить и спасать ребенка» и нам нужно быстро-быстро бежать обратно на Софиевскую к папе.
                И мы побежали. И я так ничего не успела узнать про чемоданчик.
               А подвода, наверное, уехала.
               А вместе с ней и Янкале со своей бабушкой.
               И бабушка, наверное, снова сердится на Янкале и говорит ему: «Янкале, осторожно!                Янкале, не крутись!»
 

                                                        «Ваш паспорт поддельный!»
                                                                        Рассказ Янкале

Кляйн-Либенталь
14 января 1942 года, среда
92 дня под страхом смерти


               Утром, оставив меня с бабушкой в приезжей, мама пошла в примарию.
               Вернулась она довольно быстро. На ней не было лица.
             Мама сказала, что здесь, в Клейн-Либенталь, никакой работы нет, и мы должны срочно уезжать.
               Как я узнал впоследствии, нам грозила смертельная опасность.
               Взяв в руки паспорт и внимательно рассмотрев его, примарь сказал:
              «Ваш паспорт поддельный. Если хотите остаться в живых, немедленно уезжайте. Я ничего не видел и ничего не знаю».
               Удивительно, но немец - примарь нас спас?!
               И мы снова бежим.
               Из Клейн-Либенталь, обратно . . . в Одессу.
               В Одессу, из которой мы бежали только вчера.
               В Одессу, где нам негде приклонить голову, негде спрятаться.
               Мы едем обратно в Одессу.
               И снова на попутной подводе.
               Мороз как будто стал еще злее. Слезятся глаза.
               Я стараюсь дышать через поднятый воротник пальто.
               На воротнике появляются сосульки. Счищаю их рукавичкой.
               У лошади, из раскрытых ноздрей, вырывается пар, как из трубы паровоза.
               Едем долго. Хочется спать.
               Въезжаем в город. Хозяин подводы, поворачивает к Привозу. Здесь, неподалеку, на Чижикова, есть небольшой постоялый двор, в котором он собирается остановиться.
               Мама решает тоже устроиться в этом постоялом дворе.
              Хозяин двора поселил нас всех троих в маленькой комнатке на втором этаже и сказал: «Вам нужно зарегистрировать паспорт в полиции. Есть приказ об обязательной регистрации».
               Зарегистрировать паспорт в полиции?
               Это значит снова предъявлять поддельный паспорт!
             Снова рисковать, что нас разоблачат, как это было сегодня утром в Клейн-Либенталь?..

                                                                       «Землячка»
                                                       Рассказ Фанички - мамы Янкале

Одесса. Префектура полиции
17 января 1942 года, суббота
95 дней под страхом смерти

             Прошло целых два дня, прежде чем я решилась пойти на Торговую, в ближайшее отделение полиции, чтобы, как требовал хозяин постоялого двора, зарегистрировать паспорт.
              Там, как оказалось, была очередь. Люди сидели в коридоре на деревянных стульях.               Спросив, как водится, кто крайний, я тоже села на только что освободившийся стул.              Рядом разговорчивая соседка. Она что-то говорит мне, рассказывает о себе, о родственниках. Но мне не до нее, и, тем более, не до ее родственников.
              «Давно не видела сестренку, - тараторит соседка. - Живет она недалеко, но я никак не выберусь к ней. Вы когда были в Тирасполе?»
               «Нет, не была», - отвечаю.
               И тут меня осеняет мысль: возможно, это спасенье!
               Я поворачиваюсь к ней и говорю совсем не то, что хотела:
              «Нет, не была. Но я как раз собираюсь в те края. Мой муж попал в плен, и я еду его искать».
              «Ой, как хорошо! - волнуется соседка. - Если будете там, так, может, зайдете к моей сестре? Передадите привет от Люси. Люся это я, а сестру зовут Ниной. Знаете, как она обрадуется? Запишите, она живет на Колкотовой Балке, недалеко от Тирасполя, километров пять будет. Спросите Шесточенков - Нину или Мишу. Их все кругом знают».
               Так, совершенно случайно, я узнала адрес семьи Шесточенко.
               Подошла моя очередь. Я вошла в кабинет.
               Регистраторша взяла в руки паспорт…
            
 «Мне знакома ваша фамилия, - вдруг сказала она. - Мне кажется, я вас где-то встречала. Вы жили в Кишиневе на…»
               «…на Красноказарменной», - поторопилась я подсказать.
               «Так вы же Елизавета Федосеевна, моя землячка и соседка! Я жила на этой же улице рядом с кинотеатром!»
               Я обомлела, сейчас регистраторша спросит название кинотеатра, а я его, конечно, не знаю.
                А, может, никакого кинотеатра там не было?
                И это просто проверка?
          
  Но регистраторша была явно обрадована встрече и продолжала разговор, приобретавший опасный характер.
                Я постаралась пресечь его и обратилась к «землячке»: «Моя дорогая, меня ждет дома ребенок и больная матушка. Их нужно покормить».
               «Елизавета Федосеевна, ну что ж вы раньше-то не сказали! Все в порядке, только заплатите пять марок за регистрацию паспорта и вы свободны. Всего вам хорошего!»
                И, дохнув на печать, «землячка» шлепнула ею по поддельному паспорту.
               Выйдя из полиции, я вынуждена была прислониться к стене, чтобы не упасть. Но времени на «успокоение» не было. Нужно было как можно быстрее вернуться на постоялый двор и предъявить зарегистрированный паспорт хозяину.
                Все остальное потом.
                Потом можно будет думать о том, что делать дальше.


                                                                 «Она жидовка!»
                                                                     Рассказ Янкале

Одесса. Постоялый двор
17 января 1942, суббота
95 дней под страхом смерти

              Уходя утром в полицию, мама строго настрого приказала никому не открывать дверь нашей комнаты. Ни при каких обстоятельствах.
              Мы с бабушкой старались не шуметь, чтобы не привлекать внимания, и каждый из нас, в меру своего возраста и воображения, рисовал себе всевозможные несчастья, которые могли произойти с мамой.
              Время приближалось к полудню.
              Чтобы отвлечься, бабушка пыталась рассказывать мне сказки.
              Ожидание было нестерпимо.
             Но вот лестнице послышался шум - голоса, топот ног. Раздался условный стук в дверь. Это была мама.
             Но, что это? Она была не одна. За ней стоял румынский полицейский и еще один незнакомый мужчина в штатском.
              Наша маленькая комнатка не могла вместить всех пришедших.
              Полицейский вошел вслед за мамой. А мужчина в штатском остался стоять в дверях. Он тыкал пальцем в маму и кричал визгливым голосом по-русски: «Она жидовка! Жидовка! Я ее знаю! Она работала в больнице!»
           
 Румын кивнул головой и со словами «бинэ, бинэ - хорошо, хорошо», вытолкнул мужчину в коридор и закрыл за ним дверь. В это время мама, делая вид, что достает паспорт, порылась в сумочке и сунула «что-то» румыну в руку. Немного подумав, полицейский спрятал это «что-то» в карман и, не говоря ни слова, повернулся и вышел  из комнаты.
              Мама перевела дух: «Этот в штатском - шофер из нашей больницы. Он встретил меня на улице и узнал. Позвал полицейского. У меня не было выхода, пришлось привести их сюда. Я сказала, что покажу им здесь паспорт».
             
Мама начала собирать вещи: «Теперь нельзя терять ни минуты. Шофер может вернуться. Янкале, бежим скорее! Мама, догоняй нас. Мы будем ждать тебя у входа на Привоз».
             
 Мы бросились бежать. Спускаемся по лестнице, проходим через двор и вот мы уже на улице. Еще немного и мы у входа на Привоз. Ждем бабушку.
               Главное не встретить маминого шофера.
               Но бабушка…Ее что-то долго нет.
               А если, ее уже схватили?
               Уйти без бабушки мы не можем. Но и вернуться на постоялый двор, чтобы узнать, что с ней, опасно.
               Что делать?
               Но вот показалась бабушка! Спешит, вязнет в снегу.
               Она одна. Никто ее не преследует.
               Скорее, скорее бежать. Но куда?
               Мама решает вновь попытаться уехать из Одессы.
               На этот раз в какую-то Колкотову Балку…


                                                              «Фриг, Бабушка?»
                                                                     Рассказ Янкале

Дорога на Тирасполь
17 января 1942 года, суббота
95 дней под страхом смерти

             Уже совсем стемнело. С хмурого неба сыплет мелкий снег. Ветер подхватывает его, закручивает в спираль и гонит по обледеневшей земле.
             На краю дороги, по которой идут румынские машины, стоят три замерзшие фигуры - мама, бабушка и я. Мы стоим и надеемся, что одна из машин довезет нас до Колкотовой Балки, о которой мама сегодня утром случайно узнала в полиции при регистрации паспорта от какой-то Люси. Эта Колкотова Балка теперь наша единственная надежда.
             Тускло светятся фары проезжающих мимо машин. Мама поднимает руку, но никто не останавливается.
             Мы начинаем терять надежду ухать, а возвращаться нам некуда. Остается только развалка. Правда, ночевать в развалках опасно, могут обнаружить жандармы, да и замерзнуть можно.
              Но вот возле нас останавливается военный грузовик.
             
Водитель опускает стекло
              «Ундэ?- Куда?», - кричит он.
              «Тирасполь! Тирасполь! Колкотова Балка», - кричит ему в ответ мама.
              «Бани естэ?- Деньги есть?» «Естэ, естэ!»
              «Бинэ, фортэ бинэ.- Хорошо. Очень хорошо».
          
 Водитель - румынский солдат выбирается из кабины, открывает задний борт грузовика, и мы с его помощью забираемся в кузов.
               К нашему ужасу, он полон солдат.
              Однако, солдаты, кажется, настроены дружелюбно. Наверное, в темноте они нас не разглядели.
               Усаживаемся на дно у заднего борта.
              «Дэй друмул! - Поехали!», - кричат солдаты водителю и стучат по крыше кабины. Грузовик трогается с места.
                Солдаты дают нам кусок задубелого от мороза брезента, чтобы укрыться.
                «Фриг, бабУшка?- Холодно, бабушка?», - спрашивает один из них.
                И сам отвечает: «Фортэ рэсэ. - Очень холодно…»
               Едем. Холодный ветер морозит щеки, вырывает из рук брезент. Кончики пальцев деревенеют.
                Где-то в степи грузовик вдруг останавливается.
               Навстречу нам движется колонна немецких машин и тоже вдруг останавливается. Что-то произошло. Образовался затор. Крики, брань. Ревут моторы. Слепят мощные фары.
                Вокруг немцы, а мы посреди степи на румынском военном грузовике!?
                Сжались под брезентом, не шевелимся, не дышим.
                Но вот немецкая колонна прошла, и мы снова едем.
                Наконец где-то вдали появились мигающие огоньки.
                На спуске, у моста, водитель останавливает грузовик и вылезает из кабины.
                Через несколько минут сообщает нам: «Аичи! - Здесь!»
               Приехали. Водитель открывает задний борт грузовика. Мы с мамой спрыгиваем на снег. Солдаты помогают бабушке выбраться их кузова. Мама сует водителю плату за проезд.
                «Спаси Христос», - на всякий случай говорит на прощанье бабушка.
                «Санататэ. - Здоровья», - отвечает водитель.
                По глубокому снегу пробираемся на свет из оконца ближайшей избы.
                Стучимся.
               «Чего надо?», - спрашивает сиплый мужской голос.
               «Не знаете, где тут Шесточенки живут? Мы приехали к ним!»
               Слышно, как падает тяжелый крюк запора.
                Дверь открывается.
               «Как не знать Шесточенков? Мы всех тут знаем, кто живет.
               Только далеко это, ночью не найдете. Заходите, переночуете у нас, а завтра утром, Бог даст, я отвезу вас к ним».

            
 Входим в тепло натопленную хату. В углу перед иконой, покрытой рушником, мерцает лампадка. Вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом.
               «Попейте чайку, согреетесь. Замерзли, небось, - говорит пожилая хозяйка. - Откуда вы так поздно?»
             
 «Мы с Одессы,- отвечает ей мама. - Машина поломалась, думали не доедем». И снова рассказывает придуманную историю про мужа, попавшего в плен и находящегося где-то в районе Тирасполя.
                Хозяйка вздыхает. Сочувствует.
                Попили чаю. Устраиваемся на ночлег.
                Утром хозяин отвезет нас к Шесточенкам…

 
                                                                      «Отче наш»

 
               После освобождения Одессы Тася прилагала огромные усилия, чтобы узнать что-либо о судьбе Норы и Эрика. Особенно настойчиво она искала ребенка, считая, что смышленый малыш мог каким-то образом выжить.
                В поисках Эрика она объезжала детские дома, где содержались в те дни оставшиеся сиротами еврейские дети, и добралась даже до Березовки. В этом детском доме, по слухам, был мальчик, утверждавший, что его фамилия: «Эриксен».
               Именно эта фамилия и обрадовала Тасю - она надеялась, что Эрик, все еще плохо выговаривающий слова, мог на вопрос о фамилии, ответить: «Эрик Шер».
                А прозвучало это, как «Эрик Сен».
               Однако поездка оказалась напрасной. Белоголовый кареглазый Эриксен ничем не напоминал черноволосого кудрявого Эрика.
                 Значит опять тупик…
                Нора с ребенком и бабушка Ида как в воду канули - никто их не видел и о судьбе их не знал.
                И вдруг, неожиданно, одна из многочисленных наших знакомых рассказала Тасе, что Нору, оказывается, все-таки видели!
                Но не в гетто на Слободке, как можно было предполагать, а неподалеку от ее дома, в скверике на Преображенской, в том самом месте, где на пути к Пересыпи, 12-й номер трамвая, скрипя, делает крутой поворот с Преображенской на Софиевскую.
                Нора сидела в скверике на скамейке, прижимая к себе ребенка, и оба они были густо засыпаны снегом. Но шедшие в гетто евреи узнали ее по огромной светло коричневой шубе из меха обезьяны. Ошибки быть не могло - эту шубу, по словам знакомой, знала «вся Одесса». Такие шубы были в Одессе только «у двух барышень Тырмос» - Норы и Таси.
               Да вот еще, спохватилась знакомая, в принципе эту «историю про Нору» описал даже один наш одессит Валентин Катаев - он же приезжал сюда в 44-м после освобождения, встречался с выжившими евреями и много таких историй насобирал.
              Рассказ Катаева «про Нору» назывался «Отче наш». Имя женщины в нем не называлось, но, как утверждала знакомая, Нора там «вполне узнаваема».
                И снова начались поиски. Теперь Тася искала рассказ Катаева под названием «Отче наш». И каково же было ее удивление, когда она поняла, что найти его практически невозможно - изданный вскоре после войны в каком-то сборнике, он в дальнейшем не переиздавался, а для ознакомления с ним в читальном зале одесской научной библиотеки им. Горького требовалось специальное разрешение. Запрещен он был, что ли?  
                Прошли годы. Наступили другие времена.
                В 2005-м мы часто бывали в Москве. В издательстве «ОЛМА-ПРЕСС» вышла наша книга «Сталин. Тайный сценарий войны», и мы презентовали ее на различных форумах, а в свободное время торчали в «Ленинке», собирая материал.
               И вот однажды, как-то даже нечаянно, в наших руках оказался потрепанный томик рассказов Катаева, выпущенный издательством «Художественная литература» в 1946-м. И там, в этом сборнике, на 573-й странице … вы не поверите!.. рассказ, под названием «Отче наш».
               Был ли этот рассказ «историей о Норе»? Трудно сказать…
               Да, речь шла там о женщине-еврейке с 4-летним мальчиком, которая должна была в этот проклятый день, 11 января 1942 года, как все евреи Одессы, идти на Слободку, в гетто, но не пошла.
             
Да, одета была эта женщина в шубу из меха обезьяны. Катаев пишет: «из искусственной обезьяны», не предполагая, как видно, что эта шуба могла быть из натурального меха.
              
Да, сидела она, эта женщина в шубе из меха обезьяны, на скамейке в парке, прижимая к себе ребенка, и была вся запорошена снегом.
                Все это очень похоже на историю Норы.
               Нора, видимо, тоже не пошла в гетто, и именно потому ни ее, ни Эрика никто не встречал на Слободке и не мог рассказать об их судьбе.
               
Когда жандармы вытолкнули ее с ребенком за ворота дома, она, наверное, просто пошла по улице, не очень-то понимая, куда. Идти было трудно. Шуба была тяжелая. Снег глубокий. Нестерпимо болела поясница. Ребенок плакал. И когда она, наконец, увидела знакомый сквер на Преображенской, он показался ей спасением. Даже не счистив снег со своей любимой скамейки, она села и, наверное, вопреки всему, успокоилась, перестала плакать, усадила рядом с собой Эрика, прижала его к себе и … заснула.
                Но рассказ Катаева это не историческая хроника, а литературное произведение, и потому он не лишен, скажем так, некоторых несообразностей.
                Так, например, евреи Одессы идут в гетто, устроенное почему-то не на Слободке, а на Пересыпи. Женщину с ребенком из дома не выгоняют, она выходит по своей воле и, не желая идти в гетто, часами кружит по городу, в тяжеленной до пят шубе и валенках с чемоданом, неся на руках (?) 4-летнего мальчишку, тоже одетого в шубу и обутого в валенки.                 Невероятно!
                Мальчик, естественно, хочет кушать, и мать заводит его в кафе «Молочное», где он пьет любимый свой кефир, заедая его бубликом.
                Ну, это еще невероятнее!
                Кафе «Молочное», кефир и бублики - в растерзанной Одессе в январе 1942-го?!
                Мы и слов-то таких: «Молочное», «кефир», «бублики» - не знали.
                Хотя одно слово - «бублики», пожалуй, все-таки помнили.
               
На углу нашей улицы Петра Великого и Коблевской когда-то стояла толстая тетка в белом халате с большой, тоже белой, корзиной.
              
В этой корзине были … бублики! Горячие с поджаристой хрустящей корочкой, обсыпанной «семитатями».
                Но было это давно, в другой реальности, которая называется «до войны».
                Потом эта тетка куда-то исчезла, а с ней пропали и бублики.
                Пропали, да так никогда и не возвратились. И нет их сегодня нигде в мире, как нет и нашего довоенного детства…
              
 По Катаеву, женщина сидит на скамейке в парке Шевченко. Но после взрыва на Маразлиевской парк был закрыт для гражданского населения, а в эти январские дни и войти туда невозможно было. Тем более невозможно, чтоб по его заваленным снегом аллеям по утрам разъезжал грузовик, «собирая трупы замерзших евреев».
              
  Ну, кого, скажите на милость, интересовали трупы евреев, валявшиеся в этом заснеженном парке? Их-то и в центре в те дни не очень-то собирали.

ИЗ РАПОРТА РУМЫНСКОГО ЧИНОВНИКА
25 января 1942

            В районе заставы, на Старом базаре, между Александровским проспектом и Успенской улицей, на Слободке и по дороге к Слободке, валяются трупы замерзших евреев, некоторые трупы окровавлены…

             Здесь, конечно, не уместно говорить обо всех несообразностях рассказа Катаева. Особенно потому, что, несмотря на несообразности, этот рассказ потрясает, и не случайно, в советские времена его не переиздавали.
              Женщина в шубе из меха обезьяны и ее маленький сын замерзли в парке на скамейке, как замерзали в те дни многие наши близкие и родные, как замерзла бедная Циля - тетя Янкале…
              В архиве института Яд-Ва-Шем хранятся множество актов на, так называемых «замороженных». В акте №23 речь идет о 90 летней старушке из дома №100 по улице Внешней, фамилию которой «не удалось установить». Как указывается в акте, «старуху выгнали из квартиры раздетой» и она «провалялась всю ночь возле садика». В акте №24 речь идет о «массовом замерзании». Из дома №33 по улице Средней и дома №27 по улице Разумовской были выгнаны 14 человек, семеро взрослых и пятеро детей. Все они замерзли.

  
  Акт на замороженных
 
Одесса, январь 1942
   Архив Института «Яд-Ва-Шем»

 
              Катаев:
             «Уже рассвело. Сквозь голубые и синие облака пара и инея хрупко просвечивала розовая заря. Она была такая холодная, что от ее розового цвета сводило челюсти, как от оскомины.
               На улице показалось несколько прохожих. Они шли в одном направлении…
              В это утро со всех концов города медленно, тащились люди, как муравьи с ношей. Это были евреи, которые шли в гетто…
              Они скользили по обледенелым тротуарам, а некоторые падали и оставались лежать, прислонившись спиной к фонарю…
               Они шли мимо запертых дверей и ворот, мимо дымных костров, у которых грелись солдаты…
              Мороз был ужасен… На мостовой лежали твердые воробьи, замерзшие на лету ...Море тоже замерзло до самого горизонта. Оно было белое. Оттуда дул ветер…»
             
  Евреи шли…
             
Вот так, обреченно, как шли они в августе 1941-го в Николаеве на еврейское кладбище, а в сентябре - в Киеве, в Бабий Яр. Так, как шли в октябре оставшиеся в живых после бойни на Дальнике евреи Одессы в Богдановку, а евреи Мариуполя - к агробазе имени товарища Петровского. Так, как они будут идти в 1942-м, в Ростове, в Змиевскую Балку и далее - везде.
               Евреи шли…
               По словам Катаева, в это утро в Одессе из уличного репродуктора раздалось вдруг громкое «Ку-ка-ре-ку!!», и нежный детский голос торжественно прочел по-румынски молитву: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святиться имя твое, да прийдет царствие твое…»
              Какое святотатство - молитва Господня в такой час…
              Трудно сказать, был ли рассказ «Отче наш» посвящен Норе.
              Да это и не важно…
             Нора была не единственной. Было много таких, еврейских женщин, замерзших на скамейках в парках и скверах Одессы, любовно насаженных еще Дюком де Ришелье. Замерзших там, на тех самых скамейках, где они привыкли сидеть летними вечерами, любуясь своими, резвящимися на зеленой траве малышами.
             
Нора, скорее всего, тоже замерзала в тот день, прижимая к себе ребенка, на скамейке в скверике неподалеку от дома.
               А мимо, узнавая и не узнавая ее, шли евреи.
             
 Нет, они не окликали ее и не здоровались с ней. В тот черный день никто никого не окликал и никто ни с кем не здоровался.
               В тот черный, белый от снега, день евреи Одессы шли в гетто…
               Евреи шли…

                                                                                                       © Я.Верховский, В.Тырмос

                                                              Продолжение следует

                       НАЧАЛО                                                                                            ВОЗВРАТ

                                              Об авторах и их предыдущих публикациях  в Тематическом указателе в рубрике "История"