Поединок
В школе я ненавидела физику и химию. Возможно, из-за
личностей преподавателей. Они были супругами. Химичка
- умная стерва. А физик -
наоборот: в принципе, незлой, но недалекий и ленивый самодур, да
еще и психованный. Говорил он скороговоркой: видимо, из-за
нервов. Никто и не пытался понять, о чем это он. Обычно он
занимался вдохновенным пересказом очередного параграфа из
учебника. И его ничуть не смущала реакция засыпающего от тоски
класса. Главное, чтобы домашнее задание было сделано.
Утром, перед его уроками, в туалетах активно шли
списывания. Везунчики занимали подоконники, остальные
- располагали тетради на спине друзей,
меняясь местами. Обычно задачки решали чьи-то родители. Ну, с их
деток все и сдирали.
Об этом списывании, похоже, знали все, включая учителей.
Так как я не успевала и списать, и попросить объяснений, то
списывать отказывалась, за что постоянно получала двойки. И,
разумеется, в итоге, надо мной нависла угроза -
кол за четверть.
Я поняла, что меня вот-вот вызовут к доске, и все
выходные занималась до изнеможения.
Меня, действительно, вызвали. Задание я выучила, от души
отлегло: получу пятерку, она нейтрализует все предыдущее, и, в
итоге, будет трояк. Меня это устраивало. Я интересовалась
гуманитарными науками, и, надо сказать, что и они
симпатизировали мне в ответ.
Так вот, я уже изрядно исписала мелом доску, зарабатывая
вожделенную пятерку, как неожиданно для меня кто-то за спиной
громко шепнул: «Галя!»
Я рефлекторно обернулась, но тут же махнула рукой: мол,
не мешайте мне. Но было поздно: физик с удовольствием перехватил
невинный момент взаимодействия отвечающего с классом и намеренно
придал ему криминальный смысл:
«Ищешь подсказку? Садись! Двойка!»
Привычка филофски относиться к учителям, проявляя к ним
снисходительность, на сей раз изменила мне. Наверное, это был
тот самый момент, когда тормоза отказывают, и эмоции получают
долгожданную волю: я молча взяла портфель и вышла.
Обалдевший от протеста физик, который планомерно мстил
мне за наличие неположенного школьникам шестидесятых чувства
собственного достоинства, столь бунтарски проявлявшегося во мне
уже в те годы, рванул за мной в коридор с громкий воплем:
- Кто отсюда самовольно вышел, тот сюда войдет только с
разрешением завуча.
Я спускалась по ступенькам... И, как в сказке, навстречу
мне по лестнице поднималась Ирина Леонидовна, завуч. Она никогда
не преподавала в нашем классе, но меня знала: ей доводилось
слышать мои выступления на школьных концертах, где я очень
неплохо читала стихи классиков.
- Что случилось, Галя? На тебе лица нет!
Она пригласила меня в свой кабинет. Статная, уже далеко
не юная, но по-прежнему привлекательная, Ирина Леонидовна была
единственным педагогом в школе, которого я могла бы мечтать
встретить в такой ситуации.
И вот, мы сидим напротив друг друга...
Едва я начала рассказывать свою печальную историю, как в
кабинет ворвался разъяренный физик. Он стал кричать, но вскоре
иссяк, так как никто не пытался его перебить, а доказывать
самому себе заведомую ложь утомительно.
Ирина Леонидовна молчала. Но ее молчание непонятным
образом звучало солидарностью со мной. И я, и физик, мы оба это
поняли. Я ликовала, физик бесился. Он никак не ожидал от меня
такой прыти: мало того, что я пыталась искать защиты в том самом
кабинете, которым он надеялся меня испугать несколько минут
назад, но я еще и продолжила свой рассказ о природе конфликта с
учителем в его же присутствии, снабдив рассказанное своими
убийственными комментариями.
Завуч с трудом сдерживала улыбку. Неожиданно для себя, я
спросила ее:
- Я знаю, что такое педагогическая солидарность. Вы не
сможете сказать, что Ваш коллега, мягко говоря,
- не прав. Или сможете?
Воцарилась долгая пронзительная тишина. Мне казалось, что
мое сердцебиение слышно всем. Наконец, бедная женщина попыталась
выкрутиться:
- Мы еще успеем обсудить эту историю. А сейчас иди,
пожалуйста, на урок.
- Простите, но я не могу этого сделать. Во-первых, там
нечему учиться, кроме списывания. А, во-вторых, меня публично
оскорбили и выгнали. Я думала, что Вы -
единственная из всех учителей, кто может сказать правду в лицо.
Жаль, что ошиблась. Я не знаю, что со мной будет, но пока Вы не
скажете нам двоим, кто из нас прав, я не пойду на его урок
никогда, даже если меня исключат из школы.
Физик разразился бранью, близкой к нецензурной. Завуч
грустно улыбалась... После некоторой растерянности, в ее глазах
вдруг включились озорные огоньки, и она неторопливо произнесла
простые и бесценные слова:
- Ты просишь меня выразить мое мнение в присутствии
коллеги? Ну, что ж! Я его выражу, пусть даже это
- против правил, зато - по совести:
учителя - тоже люди, и они имеют право
ошибаться. В данном случае, учитель был неправ, но мы поговорим
с ним об этом в другой момент. Ты удовлетворена?
- Вполне! - просияла я и добавила,
- Спасибо Вам большое! Можно я пойду
домой? Не могу я сейчас ...
- Конечно, я тебя понимаю...Иди!
Физик выскочил за дверь, громко хлопнув дверью. А я,
потрясенная поступком завуча, не спеша вышла из кабинета и
отправилась домой.
В этот день мне, восьмикласснице, посчастливилось одним
глазком заглянуть в таинственную взрослость и поймать тот
уникально редкий миг, когда лицемерие и наглость не празднуют
победу.
...Юность далеко позади... Иногда я листаю школьный
альбом... Какие мы там наивные и милые! Но у каждого уже есть
свои непрощенные обиды, разочарования и даже шрамы.
В школе реалии взрослого мира проникают в нас не из книг,
а, в основном, конкретными образами родителей и учителей.
А вот и - страница с их
фотографиями. Внимательно вглядываюсь в лица... Говорят, после
тридцати глаза и улыбка, мышцы лица и расположение морщинок уже
не могут скрыть суть человека, как бы он ни позировал!
Я смотрю на портрет Ирины Леонидовны, улыбаюсь, и
становится легче простить остальных учителей на этом снимке. Тех,
кто так высокопарно и вдохновенно сопровождал многолетнее
заточение моей души.