ВОЗВРАТ

    
Февраль 2015, №2    
 
 
 
Поэзия________________________________________   
Эдуард Учаров    
     
               Ушли

Ветрено, обыденно, легко
я отстал от собственных стихов.

Вон они не пишутся вдали -
радуясь, что от меня ушли,

светятся в обугленных ночах,
и в чужих шевелятся речах…


                        * * *
                                    Филиппу Пираеву

Иногда нужно вспомнить, что я человек
и лихого конца не миную,
а еще - для чего проживаю свой век,
что кладу я в копилку земную?

Голоса из глубинных предчувствий беря,
для чего отшлифовывал разум?
Для чего по сусекам всего словаря
выскребал я заветную фразу?

Эта ночь, как последняя в мире, тиха,
в ней рождается голое слово...
За хорошую строчку живого стиха
умираю я снова и снова...
 
                      Гроза

Черная речка, древо познанья зла,
но озаренье дарит глазам гроза,
вымочив ветви в ярких своих лучах,
высушив корни, чтобы огонь не чах.

Так и душа черною нам дана,
чтобы любовь черпала тьму до дна.
В рыжем пространстве выесть немного ржи -
слава работе - просто на свете жить!

Вот тебе сердце, вот тебе голова,
эй, человеце, правда всегда права.
Светится разум, бьется под грудью стих -
дуй на глаза, иней растаял в них.

Видишь ли землю, видишь ли небеса?
Это работа - видеть в свои глаза.
В сотни костров, в тысячи жгучих свеч
светятся руны, речь продолжает течь.
 
 
             Шелест

По оставшемуся краю
пляшет ручка вширь и вдоль -
прозе я не доверяю,
лишь в стихах правдива боль.

Лепет, шелест, шорох, шепот,
звезд безумных голоса -
есть мой самый верный опыт
глянуть истине в глаза.
 
                  Топка

Когда бессмертную монаду
Господь от мира муз отъемлет -
прошу, друзья мои, не надо
закапывать поэта в землю.

Пускай застонет дверца топки,
и звякнет крестик мой нательный -
по небу разлетаясь робко,
я превращусь в дымок котельной.

Я сам себе бессмертный свиток,
который загорится жарко,
и в пытках от пустых попыток
не будет рукописи жалко. 

                   Январь

Когда январь мерцает весело
туманной звездностью армад -
смотри как небо с тучи свесилось
и опадает на дома.

Зима на город снова дуется,
и, в снежной хваткости оков,
скрипит простуженная улица
шагами редких смельчаков.

А в парке, в солнце разуверенном,
всё бестолковей и скорей
пожаром тел больное дерево
врачует стая снегирей.

С восторгом гибельным, звенящим
идешь на стужу: рать на рать,
где в морозильник, словно в ящик,
готов: сыграв, - не проиграть!

И дышится - морозом в голову!
И крик идет на укорот -
как будто ледяное олово
тебе запаивает рот.
 
 
           Звезды колеблются...

Так ли объятья разума нам тесны?
Господи, господи - ты ли пророчишь сны?
Ты ли придумал грустного человека -
просто слепил из снега.

Веришь ли ты в гулкий комок тепла?
Тело его тщедушно, любовь светла -
глиняный стебелек, бесконечная чаша,
подлая сущность наша.

Господи, господи - ты вот зевнул, а здесь
тысячелетия к нам продолжают лезть.
Ты вот моргнул - и кончились небеса,
звезды колеблются, вламываются в глаза.

Так ли все это, Господи, смерть и страх,
порох и мясо, вечности тлен да прах?
Звезды колеблются - ими полны глаза,
битая чаша, острые голоса. 

               Мертвое слово

Мертвым словом вытяни созвучья
к нёбу воспаленному, и чтоб
трепетала радостью паучьей
паутинка голоса взахлёб.

Пусть затянет раны неживые
болью окаянной ножевой -
будто на язык твой кто-то вылил
олова расплавленного вой.

Выпрями тугие плечи звука,
грудью напирая на глагол…
Ничего, что боль твоя безрука -
был бы легких медленный прокол.

Засипит латынь во славу Бога:
выспренно, таинственно, черно -
эта мертвость значит очень много,
а живое слово - ничего.
 
                  * * *
Когда в поэзии нет смысла,
но есть звучание высот,
что глыбами грохочут с мыса
глухой волне мозжа висок;

когда она совсем не символ
печали светлой и простой,
но все ж молчать невыносимо
и слов кровавых грозен строй;

когда стихи твои не оттиск
рифленых и протяжных дум,
а бурных озарений натиск
у тьмы всезнанья на виду;

когда поэзия на принцип
идет вразрез сама с собой -
всего важнее ею длиться
и петь с судьбой наперебой. 
 
      Почвенническое

Первая луна на человеке
светит в любопытный объектив,
а Господь смежил на это веки,
космос на себя облокотив.

И летит в извилистые дали
куча механических проныр
проверять по звяканью медали
видимость обратной стороны.

Первопроходимцы и проходцы
этой неуемною зимой
жгут свое неверие о Солнце
всею окрыленностью самой.

А весной разумной и лечебной
примет космонавта на поля
крови намешавшая и щебня
первая, как исповедь, земля. 

	                                 © Э.Учаров     
		
НАЧАЛО
ПРОЗАИЧЕСКАЯ МИНИАТЮРА ВОЗВРАТ
 
Предыдущие публикации и об авторе - в  РГ  10,  №1 2013г, №12 2011г.