ВОЗВРАТ                                             

 
    
Ноябрь 2018, №11      
 
 
Судьба Поэта__________________________        
            Борис Подберезин             
 
                 
 

                                              Золотое сердце России

 

                                                                      

                                                                                            В немолчном зове боевой трубы
                                                                                            Я вдруг услышал песнь моей судьбы
                                                                                                                               Н.С.Гумилёв

       Весть о начале Первой мировой войны окрылила Николая Степановича Гумилёва. Еще бы! - неотступно следуя принципу «быть первым во всем», он уже снискал известность как поэт, критик, бесстрашный покоритель Африки. Теперь предоставилась возможность проявить себя отважным воином.
       В те дни столицу накрыл вал патриотизма. Митинги, сходки, шествия. Накаляя страсти, разносятся слухи о кознях немцев: задержан поезд вдовствующей императрицы Марии Федоровны; боши возмутительно обошлись с великим князем Константином Константиновичем, вынудив его пешком перейти границу; разгромлено российское посольство в Берлине. Пик возмущения и ярости - 4 августа. Несметная толпа по Невскому проспекту и Малой Морской устремилась на Исаакиевскую площадь к германскому посольству. Вместе с приятелями - Городецким и Шилейко, шагал в этой колонне и Гумилёв. Толпа, смяв охранявших здание городовых и жандармов, разгромила посольство. Николай Степанович с восторгом наблюдал, как сбрасывали с крыши германское знамя и штандарт.
       Искусствовед А.Я.Левинсон вспоминал: «Войну он принял с простотою совершенной, с прямолинейной горячностью. Он был, пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности. Патриотизм его был столь же безоговорочен, как безоблачно было его религиозное исповедание». Левинсону вторил А.И.Куприн: «Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувство личной чести. И ещё старомоднее было то, что он по этим трем пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью».
        Гумилёв, пожалуй, даже гордился той «старомодностью», о которой писал Куприн:

                                                  Я вежлив с жизнью современною,
                                                  Но между нами есть преграда,
                                                  Всё, что смешите, надменную,
                                                  Моя единая отрада.

                                                  Победа, слава, подвиг - бледные
                                                  Слова, затерянные ныне,
                                                  Гремят в душе, как громы медные,
                                                  Как голос Господа в пустыне.

        Но дело было не только в патриотизме и чувстве долга, но и в самой личности Гумилёва, которую он творил словно зодчий, возводящий стены храма. Будущий поэт родился слабым и болезненным. Даже на втором году жизни не мог стоять в кроватке. Боялся любого шума, ребенку закладывали уши ватой и даже днем окна его комнаты закрывали ставнями. Мальчика неотступно мучили необъяснимые головные боли, он плохо говорил - шепелявил и не все буквы мог произнести.
     Страдал Коля от своей хилости не только физически. Обидно было во всем уступать сверстникам. Любое поражение в играх приносило страдание. Семи лет упал в обморок, когда, состязаясь в беге, соседский мальчишка обогнал его. Мириться с этим было горько. И он ополчается на самого себя, на жалкую свою судьбу, сулящую одни унижения. Бросает ей отчаянный вызов - он сделает всё для преображения из заморыша и слабака в героя. Уже в те годы он подспудно осознает главную формулу своей жизни: человек есть то, что должно быть преодолено. А спустя много лет признается Ирине Одоевцевой: «Я мучился и злился, когда брат перегонял меня в беге или лучше меня лазил по деревьям. Я хотел все делать лучше других, всегда быть первым. Во всём. Мне это, при моей слабости, было нелегко. И все-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на что ни брат, ни дворовые мальчики не решались. Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость».
       Каждый настолько лишь человек, насколько побеждает свой страх.Этому своему девизу он не изменит никогда.
        В детских забавах с братом Коля всегда требовал роль вожака. Старший брат подначивал:
        - Зря ты думаешь, что все будут подчиняться тебе.
        - Будут! Я заставлю.
        Упорство и воля… Благодаря им Гумилёв сотворил себя сам - НОВОГО!
    «Приказал» слабому, болезненному мальчику стать бесстрашным путешественником, исследователем экзотической Африки, отчаянным охотником на львов и леопардов. «Повелел» некрасивому, нескладному мужчине превратиться в Дона Жуана, покоряющего бесчисленные женские сердца. Идея преодоления оказалась главной в его судьбе.
        В юности Николай познакомился с модным тогда учением Ницше. В речах Заратустры он находил подтверждение своим самым сокровенным мыслям, всему, что тревожило и мучило. Прочитав знаменитое Amor fati (любовь к року, лат. - Б.П.) - Ницше трактовал его как радостное принятие судьбы сверхчеловеком, - Гумилёв был потрясен. Ведь идею эту лелеял в своей душе он сам! Тогда же Николай, уже выбравший для себя стезю поэта, обрел еще одного кумира - Лермонтова. С удивлением и восторгом обнаруживал он поразительные совпадения. Та же тягостная зацикленность на собственной внешности у мальчика Лермонтова. Как и Гумилёв, тот тяжко страдал от своей некрасивости, неуклюжести. Та же безудержная храбрость и полное презрение к смерти. Мальчиками с хилым здоровьем оба в свое время посетили Кавказ и очаровались им. Взрослыми и Лермонтов, и Гумилёв не дрогнув подставляли свою грудь под пули на дуэлях. Обоих на протяжении всей жизни объединяло блуждания «над бездной смерти роковой», непреодолимая тяга к гибельной черте. Благоговея перед Лермонтовым, Гумилёв восхищался Печориным. Вот кто был и красив, и циничен, и храбр, и чертовски притягателен для женщин! Николай мечтал сделаться непревзойденным наездником, не хуже Печорина. И стал таким!
       В 1908 году, готовясь к экспедиции в Африку, где он будет перебираться через кипящие крокодилами реки, бесстрашно вступать в схватки с леопардами и львами, совершать изматывающие, полные опасностей многодневные переходы, Гумилёв пишет Вере Аренс: «Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит свою картину, как поэт создаёт поэму? Правда, материал очень неподатлив, но разве не из твердого камня высекают самые дивные статуи?» Работой с этим «неподатливым материалом» он упорно занимался всю свою недолгую жизнь.
       Война... Одно это слово уже пьянило, будоражило Гумилёва. Можно снова испытать свою храбрость, заявить о презрении к смерти! Первым среди литераторов Гумилёв кинулся записываться в добровольцы. В их семье это было нормой: ушел на фронт добровольцем племянник Коля Маленький, брат Дмитрий сражался, призванный из запаса, а его жена, Анна Андреевна Гумилёва, стала сестрой милосердия, вначале в Петербурге, затем в действующей армии.
       Война словно разделила литераторов на два лагеря. Михаил Зощенко ушел на фронт добровольцем, дослужился до штабс-капитана, был ранен, отравлен газами. Личным мужеством заслужил пять боевых орденов. Валентин Катаев и Бенедикт Лившиц были ранены, удостоились Георгиевских крестов (Катаев - дважды). Сергей Есенин, Саша Чёрный, Константин Паустовский служили санитарами. Александр Блок до призыва в армию ходил по семьям мобилизованных, организовывал помощь нуждающимся. Уже немолодой, с подточенным здоровьем, Александр Куприн на собственные средства в своем гатчинском доме организовал военный госпиталь на десять коек. На фронте сражались представители всех сословий. В первые дни войны погиб в бою князь Олег - сын Великого князя Константина Романова (поэта К.Р.)
       Большинство же литераторов как ни в чем не бывало вели сладкую довоенную жизнь: романтические любовные приключения, столичные литературные салоны, пирушки, упоение своим творчеством. Георгий Иванов среди собутыльников открыто ёрничал над превращением своего учителя Гумилёва в храброго воина. К.Чуковский, О.Мандельштам и Ю.Анненков, фланируя по Невскому, с изумлением разглядели в марширующей колонне мобилизованных добровольца Бенедикта Лифшица.
         Яростно обрушился на всю эту богему В.Маяковский:

                                                  Вам, проживающим за оргией оргию,
                                                  имеющим ванную и теплый клозет!
                                                  Как вам не стыдно о представленных к Георгию
                                                  вычитывать из столбцов газет?!
                                                  Знаете ли вы, бездарные, многие,
                                                  думающие, нажраться лучше как, -
                                                  может быть, сейчас бомбой ноги
                                                  выдрало у Петрова поручика?..
                                                  Если б он, приведенный на убой,
                                                  вдруг увидел, израненный,
                                                  как вы измазанной в котлете губой
                                                  похотливо напеваете Северянина!..

        Первый бой Гумилёв принял… на призывном пункте. Он, видимо, забыл, как в далёком 1907 году его вызывали на медицинское освидетельствование. Приговор медиков тогда был суров: «признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы. Выдано Царскосельским уездным по воинской повинности Присутствием 30 октября 1907 года за №34-м». Теперь эта бумага предательским образом отыскалась в архиве. Подобный документ не позволял попасть в армию никому. Никому... кроме нашего героя. Весь свой безудержный натиск направил он на растерявшихся чиновников:
      - Стало быть, милостивый государь, вы полагаете, что истреблять выстрелами без промаха леопардов, львов и гиен мне дозволено, а германцев - нет?!
       - Помилуйте, какая стрельба? - у вас ведь правый глаз едва видит!
     - Правый глаз мне не обязателен: я стреляю с левого плеча, и готов биться об заклад, стреляю так, как никто в Царском Селе не выстрелит с правого плеча! Изволите убедиться?!
       Первая победа была одержана далеко от фронта, в Царском Селе. Доктор подписал акт о полной и безоговорочной капитуляции: «Свидетельство №91. Сим удостоверяю, что сын статского советника Николай Степанович Гумилёв, 28л. от роду, по исследованию его здоровья оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г.Гумилёва, он прекрасный стрелок. Действительный статский советник доктор медицины Воскресенский».
      Вольноопределяющийся рядовой Гумилёв был зачислен в лейб-гвардии Уланский Ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полк. 13 августа 1914 года он прибыл в казармы под Новгородом. Началась военная подготовка. Однополчанин Николая Степановича ротмистр В.Янишевский вспоминал: «Там вся восьмидневная подготовка состояла лишь в стрельбе, отдании чести и езде. На последней больше 60% провалилось и было отправлено в пехоту, а на стрельбе и Гумилёв, и я одинаково выбили лучшие результаты и были на первом месте».
        Кавалеристом Гумилёв был отменным. Но, оказалось, не владеет шашкой. Говорят, брал платные дополнительные уроки, чтобы и в этом быть лучшим.
       В конце сентября наш герой с другими новобранцами попал на фронт. Полк в то время дислоцировался в Литве, на границе с Восточной Пруссией. Отсюда, не скрывая досады, пишет жене: «...я уже в настоящей армии, но мы пока не сражаемся... Всё-то приходится ждать, теперь, однако, уже с винтовкой в руках и с опущенной шашкой».

                                                      

       Наконец 17 октября получает боевое крещение, впервые участвует в бою. Все события Гумилёв записывает в свой военный дневник. Вскоре эти записи превратятся в «Записки кавалериста» - документальную повесть о войне. Целый год их печатают в газете «Биржевые ведомости», иногда с подзаголовком «От нашего специального военного корреспондента».
         Восточная Пруссия… 25 октября русская армия начинает наступление. Для Гумилёва это праздник: «Время, когда от счастья спирается дыханье, время горящих глаз и безотчетных улыбок. Справа по три, вытянувшись длинной змеёю, мы пустились по белым, обсаженным столетними деревьями дорогам Германии… Наступать - всегда радость, но наступать по неприятельской земле, это - радость, удесятеренная гордостью, любопытством и каким-то непреложным ощущением победы».
         Долгожданное наступление вдохновляет его на военные стихи:

                                                    Та страна, что могла быть раем,
                                                    Стала логовищем огня,
                                                    Мы четвертый день наступаем,
                                                    Мы не ели четыре дня.

                                                     Но не надо яства земного
                                                     В этот страшный и светлый час,
                                                     Оттого что Господне слово
                                                     Лучше хлеба питает нас.

        Тяжелые и смертельно опасные военные будни для него - великий праздник:

                                                     И залитые кровью недели
                                                     Ослепительны и легки,
                                                     Надо мною рвутся шрапнели,
                                                     Птиц быстрей взлетают клинки.

        Упоенный любовью к Отчизне и возможностью выполнить долг перед ней, он счастлив на фронте:
                                                      Словно молоты громовые
                                                      Или воды гневных морей,
                                                      Золотое сердце России
                                                      Мерно бьется в груди моей.

                                                      И так сладко рядить Победу,
                                                      Словно девушку, в жемчуга,
                                                      Проходя по дымному следу
                                                      Отступающего врага.

       Все его «Записки кавалериста», каждый эпизод войны, даже самый мрачный и кровавый, окрашены бодростью, оптимизмом, неиссякаемым подъемом духа. Всё безобразное и мерзкое, что несет в себе война, у Гумилёва выглядит великим испытанием, ниспосланным ему Богом для самоутверждения, укрепления воли и силы духа. Ни нотки отчаяния, страха, тоски, ужаса. Даже страдания в его изображении звучат в мажоре - тем, что можно и необходимо преодолеть.
       Тоном бывалого воина сообщает в письме М.Лозинскому: «Дорогой Михаил Леонидович, пишу тебе уже ветераном, много раз побывавшим в разведках, много раз обстрелянным и теперь отдыхающим в зловонной ковенской чайной. Всё, что ты читал о боях под Владиславовом и о последующем наступленьи, я видел своими глазами и во всем принимал посильное участие. Дежурил в обстреливаемом Владиславове, ходил в атаку (увы, отбитую орудийным огнем), мерз в сторожевом охраненьи, ночью срывался с места, заслыша ворчанье подкравшегося пулемета, и опивался сливками, объедался курятиной, гусятиной, свининой, будучи дозорным при следованьи отряда по Германии. В общем, я могу сказать, что это лучшее время моей жизни. Оно несколько напоминает мои абиссинские эскапады, но менее лирично и волнует гораздо больше. Почти каждый день быть под выстрелами, слышать визг шрапнели, щелканье винтовок, направленных на тебя, - я думаю, такое наслажденье испытывает закоренелый пьяница перед бутылкой очень старого, крепкого коньяка». В этом - весь Гумилёв!
       Пушкинские строки «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю...» становятся его девизом. Песнь Вальсингама из «Маленьких трагедий» он подхватывает как свою собственную. Ведь и для него дерзко глядеть в лицо смерти, бросать ей вызов - то же наслаждение, которое воспевает Вальсингам:

                                                       Всё, всё, что гибелью грозит,
                                                       Для сердца смертного таит
                                                       Неизъяснимы наслажденья -
                                                       Бессмертья, может быть, залог,
                                                       И счастлив тот, кто средь волненья
                                                       Их обретать и ведать мог.

      Война для Гумилёва - пир сражения, музыка боя, где необходимо победить или пасть героем. Здесь, на поле битвы, улана Гумилёва вновь воодушевляет Заратустра: «Война и мужество совершили более великих дел, чем любовь к ближнему». И он истязает себя за единственный прорыв слабости: как это вдруг могло случиться - враги стреляли по нему, бросили вызов, а он смалодушничал и отступил. Повернул своего коня вспять. Не принял вызова - не дрался насмерть, хотя и наверняка был бы убит. Счастливое избавление от неизбежной гибели только бесит его. Придя в себя, закипает жаждой боя и мести, снова рвется в атаку.
       «Теперь я понял, почему кавалеристы так мечтают об атаках. Налететь на людей, которые, запрятавшись в кустах и окопах, безопасно расстреливают издали видных всадников, заставить их бледнеть от всё учащающегося топота копыт, от сверкания обнаженных шашек и грозного вида наклонённых пик, своей стремительностью легко опрокинуть, точно сдунуть, втрое сильнейшего противника это - единственное оправдание всей жизни кавалериста».
        Геройство Гумилёва замечено. «За отличия в делах против германцев» - так написано в приказе - он награждается Георгиевским крестом четвертой степени. Вскоре ему присвоено звание унтер-офицера. Один из эпизодов этих дней - ночная разведка - описан в «Записках кавалериста».
       А было так. По дороге Гумилёв наткнулся на отряд врага. Всадники и пешие - шагах в тридцати. И жить ему оставались минуты. Дорога к разъезду отрезана, с двух других сторон - неприятельские колонны. И он принимает безумное решение: огибая врага, под австрийскими пулями, устремляется к дороге, по которой ушел русский разъезд. «Это была трудная минута моей жизни. Лошадь спотыкалась о мерзлые комья, пули свистели мимо ушей, взрывали землю передо мной и рядом со мной, одна оцарапала луку моего седла. Я не отрываясь смотрел на врагов. Мне были ясно видны их лица (растерянные в момент заряжания, сосредоточенные в момент выстрела). Невысокий пожилой офицер, странно вытянув руку, стрелял в меня из револьвера. Этот звук выделялся каким-то дискантом среди остальных. Два всадника выскочили, чтобы преградить мне дорогу. Я выхватил шашку, они замялись. Может быть, они просто побоялись, что их подстрелят их же товарищи. Всё это в ту минуту я запомнил лишь зрительной и слуховой памятью, осознал же это много позже».
       В конце года храбреца на несколько дней неофициально отпускают из полка в Петроград. В «Бродячей собаке» его встречают жена и друзья по «Цеху поэтов» е М.Кузмин, Г.Иванов, О.Мандельштам, М.Лозинский. Там Гумилёв прочитал «Наступление» - одно из немногих военных стихотворений.
       Весна 1915 года выдалась суровой. Участвуя в дальних разъездах, Гумилёв простудился, но продолжал выполнять боевые задания, пока не рухнул в беспамятстве с высокой температурой. В «Записках кавалериста» рассказано, как он с помутневшим от жара рассудком до рассвета куда-то скакал: «Это была фантастическая ночь. Я пел, кричал, нелепо болтался в седле, для развлеченья брал канавы и барьеры. Раз наскочил на наше сторожевое охранение и горячо убеждал солдат поста напасть на немцев». Гумилёва отправили в столичный лазарет. Врачи объявили: тяжёлое воспаление легких. Два месяца лечения, потом врачебная комиссия. Доктора единодушны: унтер-офицер Гумилёв по состоянию здоровья к службе в армии не пригоден. Всеми правдами и неправдами он снова добился своего и в мае уже был на фронте.
       Бой в ночь на 6 июля Гумилёв назвал самым знаменательным. Его эскадрон атаковали и обошли с фланга австрийцы, имевшие многократный численный перевес. Приказ - отступить. И он побежал вдоль окопов:
        - К коням… живо! Нас обходят!
       Когда все вышли, он заглянул в бойницу - на него пялился ошалевший усатый австриец. Гумилёв выстрелил не целясь и бросился догонять своих. Им пришлось удирать, не успевая отстреливаться, по какому-то открытому болоту - к лесу. Австрийцы упорно преследовали - то стреляли, то махали руками, предлагая сдаться.
      Из кустов послышался плачущий крик: «Уланы, братцы, помогите!» Он обернулся и увидел завязший пулемет, при котором остался только один человек из команды да офицер.
         - Возьмите кто-нибудь пулемет - приказал ротмистр.
       Его слова заглушил громовой разрыв снаряда. Все невольно прибавили шаг. Однако в ушах всё стояли стоны пулеметного офицера, и Гумилёв, обругав себя за трусость, быстро вернулся и схватился за лямку. Вокруг рвались снаряды. Один закрутился шагах в пяти. Они с пулеметчиком невольно остановились, ожидая взрыва. Гумилёв для чего-то стал считать: раз, два, три. Когда дошёл до пяти, сообразил: разрыва не будет. «Ничего на этот раз, везем дальше… что задерживаться?» - крикнул ему пулеметчик, и они продолжили путь.
         А вокруг люди падали, одни ползли, другие замирали на месте. Гумилёв заметил шагах в ста группу солдат, тащивших кого-то, но не мог бросить пулемёта, чтобы поспешить на помощь. Уже потом ему сказали, что это был раненый офицер из их эскадрона. У него оказались прострелены ноги и голова. Когда его подхватили, австрийцы открыли особенно ожесточенный огонь и нескольких ранили. Тогда офицер потребовал, чтобы его положили на землю, поцеловал и перекрестил бывших при нем солдат и решительно приказал им спасаться. Он последний со своим взводом прикрывал общий отход. Потом они узнали, что офицер этот в плену и поправляется.
       Спасенный пулемет послужил исправно. Его затащили на дерево и сдерживали атаки врага, пока не подоспела пехота. Пехотинцы разгромили австрийцев, только пленными захватили 800 человек, вернули утраченные позиции. Гумилёв был награжден вторым Георгиевским крестом, на этот раз третьей степени.
      В перерывах между боями пишет жене - Анне Ахматовой. И все письма полны восторгом, который он испытывает в сражениях. Он так горд и собой, и своими уланами:
     «Солдаты озверели и дерутся прекрасно. Здоровье мое отлично. Уже нет прежних кошмаров, мучивших меня перед войной… Раз снился Вячеслав Иванов, говоривший мне какую-то гадость, облеченную в научную форму, но и во сне я счастливо вывернулся. Больше Вячеслав меня не преследовал».
       Осенью Гумилёва направили в Петроград, в школу прапорщиков. Полгода он прожил в Царском Селе, совмещая военную учебу с литературой. Выпустил новый сборник стихов «Колчан», посвятив его Татиане Адамович, участвовал в литературных собраниях, публиковался в «Аполлоне». Весной был произвед
tн в прапорщики и переведен в 5-й Гусарский Александрийский полк, расквартированный в Латвии. Но уже в начале мая вновь заболел - возобновился процесс в легких. Его отправили в Петроград и поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе. Старшей медицинской сестрой там была Императрица Александра Федоровна, шеф Уланского полка, в котором прежде служил Гумилев. Сестрами милосердия хлопотали великие княжны Ольга и Татьяна. Заходили в лазарет их юные сестры Анастасия и Мария, ставшие патронессами госпиталя. Обе девушки отдавали собственные деньги на закупку лекарств, читали раненым вслух, играли с ними в карты и в шашки, писали под их диктовку письма домой. Гумилёв познакомился с обеими, одной из них даже подарил на день рождения стихи по случаю:

      Ее Императорскому Высочеству великой княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения

                                                      Сегодня день Анастасии,
                                                      И мы хотим, чтоб через нас
                                                      Любовь и ласка всей России
                                                      К Вам благодарно донесласьикnbsp;                                           Какая радость нам поздравить
                                                      Вас, лучший образ наших снов,
                                                      И подпись скромную поставить
                                                      Внизу приветственных стихов.

                                                      Забыв о том, что накануне
                                                      Мы были в яростных боях,
                                                      Мы праздник пятого июня
                                                      В своих отпразднуем сердцах.

                                                      И мы уносим к новой сече
                                                      Восторгом полные сердца,
                                                      Припоминая наши встречи
                                                      Средь царскосельского дворца.

                                                      Прапорщик Н.Гумилев, 5 июня 1916 года.
                                                      Царскосельский лазарет, Большой Дворец.

       Болезнь плохо поддавалась лечению, и его направили в ялтинский санаторий. В полк Гумилёв вернулся только в середине лета, но уже в августе был откомандирован в Николаевское кавалерийское училище - сдавать экзамены на звание офицера. Как мальчишка-гимназист трепещет перед самым грозным для него экзаменом - по артиллерии.
       - Сейчас готовлю именно ее, - пишет он жене. - Какие-то шансы выдержать у меня всё-таки есть. Небольшие. Ты же знаешь: я гуманитарий, а тут - артиллерия! С ее баллистикой, механикой, законами Ньютона! После экзаменов попрошусь в отпуск на неделю и, если пустят, приеду к тебе…
       Он не ошибся: провалился, как и обещал. Но не на артиллерии, а на фортификации. В конце октября пришлось вернуться в полк.
       Начало 1917 года было для Гумилёва безрадостным. Война приняла затяжной характер, перешла в тоскливую окопную рутину. И уже не было возможности проявить себя в лихих кавалеристских наскоках, блеснуть удалью.
       Он вылезал из окопа и, стоя во весь рост под пулемётным огнем, спокойно раскуривал папироску. Выглядело это очень по-гумилёвски. В душе он восхищался своей отвагой. Прямо по Горькому - «Безумству храбрых поем мы песню!» Прапорщику Гумилёву «песню спел» командир эскадрона А.Мелик-Шахназаров. Учинил разнос за мальчишество. Но огорчало Гумилёва другое: война перешла в скучную окопную стадию. Он с горечью осознал: его мечта войти на белом коне в покор
енный Берлин становится эфемерной. И хотя он удостоился третьей награды - ордена Святого Станислава, испытывал болезненное разочарование.
         И тут грянула Февральская революция…
    Это было начало конца прежней единой и могучей России. Горькие времена, неоднократно запечатленные на тысячах страниц беллетристики, публицистики, мемуаров, декретов, на многих километрах кинопленки. Времена, когда была потеряна великая империя.
     Гумилёв был убежден: интересоваться политикой недостойно поэта. Февральскую революцию словно не заметил, как «не заметит» и Октябрьскую. Но свержение царя для него, убежденного монархиста, стало драмой. Человек военный, для которого правила субординации - святыня, он болезненно переживал разложение армии, попрание офицерской чести, стремительное падение дисциплины. А тут еще новость: полк переформируется, офицеров переводят в стрелковые части, самого Гумилёва отправляют в Новгородскую губернию закупать сено для лошадей дивизии. Потеряв интерес к войне и армии, он использует любую возможность для поездок в Петроград - возвращается к творчеству, литературной жизни.
       В разговорах с друзьями сетует на военные неудачи, на развал армии. И тут кто-то его уверяет: в частях, расквартированных за границей, прежние порядок, дисциплина и боевой дух. Он увлекается новой идеей: попасть на Салоникский фронт, воевать там в составе Французского экспедиционного корпуса. С помощью друзей добивается направления за границу. В середине мая отправляется морем в Англию, оттуда во Францию.
       Отправка на Салоникский фронт затягивается. Парижская жизнь скрашивает ожидание е дружба с художниками Ларионовым и Гончаровой, роман с Еленой дю Буше - «девушкой с газельими глазами». Он становится офицером по особым поручениям при Е.И.Раппе - военном комиссаре Временного правительства во Франции. На этой не слишком обременительной должности он увидит войну с другой, отнюдь не романтической стороны. Солдаты 1-й бригады русской армии, расквартированные на юго-западе Франции, создали солдатские комитеты, взбунтовались, потребовали возвращения в Россию. После неудачных попыток Е.Раппа и Гумилёва договориться с ними по-хорошему армейское командование приказало артиллеристам открыть по лагерю бунтовщиков орудийный огонь.
      - О Господи, спаси Россию и наших русских дураков, - тихо произнес Гумилёв, когда раздался первый залп.
       После Октябрьского переворота войска России во Франции переходят под командование французов. Фактически это означало расформирование русского экспедиционного корпуса. Гумилёв в последний раз пытается попасть в действующую армию, пишет рапорт с просьбой послать его на Персидский фронт, где сражались английские части. Командование не возражает, направляет его в Лондон. Там выясняется: последняя команда в Азию уже отправлена. Так завершилась его военная карьера.
      Николай Степанович решает вернуться в Россию. Соотечественники в Лондоне пытаются его отговорить: «Вы не выживите при большевиках!»
       - Пустая затея - отвечает им за Гумилёва поэт Вадим Гарднер - Он не может жить без Отчизны. Вспомните его строчки: «Золотое сердце России мерно бьется в моей груди»!
       Герой последнего на тот момент любовного романа Анны Ахматовой - Борис Анреп, эмигрировавший в Лондон, вспоминал: Гумилёв «…рвался вернуться в Россию. Я уговаривал его не ехать, но всё напрасно. Родина тянула его…» Оставив Борису Васильевичу накопившийся за границей архив и офицерские погоны, поэт морем отправился в уже Советскую Россию.
        На родине Гумилёв успеет написать свои лучшие стихи, развестись с Анной Ахматовой, жениться на Анне Энгельгард и во второй раз стать отцом, но в агусте 1921 года будет расстрелян за участие в Таганцевском заговоре.
       Где казнен и захоронен поэт неизвестно, трагическим пророчеством оказались его строки:

                                                          И умру я не на постели,
                                                          При нотариусе и враче,
                                                          А в какой-нибудь дикой щели,
                                                          Утонувшей в густом плюще...

                                                                                                                     © Б.Подберезин

                                               Предыдущие публикации и об авторе - РГ №8 2018г.     
НАЧАЛО                                                                                                                                                                  ВОЗВРАТ