|
|
Многие
классические произведения давно стали детским чтением: “Дон Кихот”,
“Робинзон Крузо”, “Всадник без головы”, сказки Пушкина... Но есть и
обратный процесс, когда детские книжки привлекают внимание солидных
ученых, отыскивающих в них бездну премудрости.
Не пора ли взглянуть
по-новому и на такие привычные шедевры, как “Золотой ключик”, “Волшебник
Изумрудного города”, стихи Чуковского, “Старик Хоттабыч”? Обратим
внимание на время выхода названных книг. “Буратино” - 1936 год,
“Хоттабыч” - 1938, “Гудвин” - 1939, “Краденое солнце” - 1935... Добавим
сюда “Приключения капитана Врунгеля” (1939), повести и рассказы Гайдара
- и увидим, что расцвет детской литературы в СССР совпал с годами самого
мрачного террора.
Много уже сказано о
тоталитарной ментальности советских писателей, о попытках компенсировать
ужасы происходящего светлой и радостной картиной иной жизни, наконец - о
ценности литературного произведения безотносительно ко времени его
создания. Все это верно. И все же - неужели никто из советских писателей
этого жанра не пытался во внешне безобидной форме сказки прокричать то,
что терзало его душу? Или последняя у всех у них напрочь атрофировалась?
Детские книги нуждаются во
взрослых читателях. Но мы, увы, раскрываем их в основном до тех пор,
пока наши чада не научатся читать сами. И потому редко обращаемся к
знакомым с юных лет произведениям для младших школьников - иначе могли
бы заметить там массу интересного.
Например, лагинский
“Старик Хоттабыч’’ в последнее время стал доступен читателю в
первозданном виде. Прежде его печатали в редакции 1950-х годов,
обогащенной рядом идейно выдержанных сцен. Таких, как перечисление
Героев Соцтруда или наказание американского миллионера Ванденталлеса.
Зато почти на четыре десятилетия исчезла замечательная глава о визите
Вольки и Хоттабыча в парикмахерскую.
Напомним: Волька Костыльков
решил избавиться от подаренной джинном бороды. Парикмахер откровенно
издевается над мальчиком, вместе с ним гогочут другие цирюльники,
клиенты и зеваки. Разгневанный Хоттабыч превращает глумливую толпу в
стадо баранов, загромоздившее улицу. Водители автомашин “…очень нелестно
отзываются о внезапно появившемся стаде и его возможных хозяевах”. Но
тут возникает сотрудник НИИ овцеводства и смело заявляет, что бараны
принадлежат институту. И вот милиционер отряжает двух дворников загнать
недавних людей “…в чистый, высокий и светлый хлев”.
Любые
другие бараны были бы в восторге от этого комфортабельного помещения, от
обильного и разнообразного корма, от чистой и вкусной водопроводной воды
в чудесных просторных корытах. Но наши бараны шумели, метались по хлеву,
нарочно влезали в корыта с водой и топали копытами...
Ученый-овцевод строит в
отношении дивных животных (превосходная порода времен царя Сулеймана ибн
Дауда - это в 1938 году!) далеко идущие планы: “Одного из них придется,
пожалуй, зарезать, чтобы проверить качество мяса...” Обезумевших жертв
научного коммунизма приковывают за ноги к стойлам, а кандидат наук пишет
статью для журнала “Прогрессивное овцеводство”...
Согласитесь, сцена сопоставима
если не с булгаковским “Собачьим сердцем”, то, по крайней мере, с
зощенковскими “Приключениями обезьяны”. Поскольку она сюжетно завязана
на главную линию повести, Лагину пришлось переделывать еще несколько
глав. Во втором издании Вольку просто бреют, и все. Наше бытовое
обслуживание отныне на высоте!
Булгаков вспоминается и в главе, действие которой происходит в цирке.
Что китайского фокусника Мей Ланьчжи (Мей Ланьфан - актер, выступавший в
те годы в Москве) во имя великой дружбы заменил “русский итальянец”
Сидорелли - это полбеды. Но вот двух абзацев, исчезнувших в новой
редакции, искренне жаль. Судите сами - в разгар хоттабычева сеанса чудес
в действие вмешались двое молодых людей. По приглашению администрации
они еще в начале представления вышли на арену, чтобы следить за
фокусником. На этом основании они уже считали себя специалистами
циркового дела и тонкими знатоками черной и белой магии.
Один из них развязно подбежал к
Хоттабычу и с возгласом: “Я, кажется, понимаю, в чем дело!: - попытался
залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром
аплодисментов ревевшей от восторга публики.
Такая же бесславная участь
постигла и второго развязного молодого человека.
Уж не предположить ли, что
Лагин каким-то образом был знаком, пусть не из первых рук, с текстом
“Мастера и Маргариты”? Или в конце 1930-х многими писателями владела
тайная мысль прищучить органы ГБ хотя бы эзоповым языком? Но ведь
описание творимых Хоттабычем волшебств явно напоминает нам о Воланде...
Потаенный Булгаков, как мы теперь знаем, прорывался отзвуками во многих
легальных книгах 50-х годов. Но Лагин, словно споря с фразой о
несгораемости рукописей, вычеркнул то, что было им открыто сказано едва
ли не первым.
Ладно, “Хоттабыч” долгое время
печатался в приглаженном виде, без баранов в парикмахерской и сексотов в
цирке. А “Волшебник Изумрудного города”? Пусть это пересказ американской
книги, но аналогия между Гудвином и Сталиным оттого не становится
слабее.
...Он управляет Изумрудным городом мудро и хорошо. Однако для тех, кто
приходит в город из пустого любопытства, он ужасен...
Незадолго до этого Москву посетили живые классики - Андре Жид и Лион
Фейхтвангер. Первый написал о поездке в СССР нелицеприятно и был
объявлен праздным буржуазным писакой. Второй нашел в вожде большевиков
требуемые мудрость и достоинство.
С тех пор гостям СССР, не
говоря уж о его гражданах, было предписано средство, изобретенное
могучим волшебником:
...Без
очков вас ослепит великолепие Изумрудного города. Даже все жители города
носят очки день и ночь. Таков приказ мудрого Гудвина. Очки
запираются на замочек, чтобы никто не мог снять их.
Путников даже через очки (на
самом деле благодаря им) ослепляет блеск Изумрудного города. Дома и
мостовые - из зеленого мрамора с изумрудами, жители в зеленой одежде,
кожа с зеленоватым оттенком и даже солнце светит зелеными лучами.
Заменим зеленый цвет красным и оценим впечатление...
Главный секрет могущества Великого и
Ужасного - в готовности людей считать его таковым. (Много позже Фазиль
Искандер во взрослой сказке “Кролики и Удавы” выразит это формулой “Их
гипноз - это наш страх”). Бывший актер, променявший свое ремесло на
ярмарочный показ воздушного шара, приземлился в незнакомой стране.
Отовсюду сбежался народ и, видя, что я
спускаюсь с неба, принял меня за Великого Волшебника. Я не разубеждал
этих легковерных людей. Наоборот, я вспомнил роли царей и героев и
сыграл роль волшебника довольно хорошо для первого раза (впрочем, там не
было критиков!) Я объявил себя правителем страны, и жители подчинились
мне с удовольствием...
Чтобы харизма не рассеялась, Гудвин тоже
находит верное решение. Мне пришло в голову,
что если я буду близок к народу, то во мне разгадают обыкновенного
человека. А тогда кончится моя власть. И я закрылся в тронном зале и
прилегающих к нему комнатах... Через несколько лет народ забыл мой
настоящий облик, и по стране пошли обо мне всевозможные слухи.
И даже когда обманщик раскрывает Элли
и ее друзьям свою тайну, те продолжают считать его волшебником. А
назначенный в преемники Страшила с мозгами из отрубей (“настолько умный,
что ум не помещался у него в голове и вылезал наружу в виде иголок и
булавок”) вызывает у жителей Изумрудного города чувство восхищения:
- Нет в мире другого города, правитель которого был бы набит соломой!
В начале 80-х вышел в свет
замечательный исследовательский труд Мирона Петровского “Книги нашего
детства”, автор которого разбирает, наряду с книгой Волкова, “Крокодила”
Чуковского, “Золотой ключик”, “Человека Рассеянного”, “Сказку о Пете и
Симе” Маяковского. Но в то время нечего было и думать отыскивать в
детских книжках политические намеки на репрессии. И Петровский, блестяще
выявляя в куклах Карабаса Барабаса театр Мейерхольда, а в образах сказки
Толстого усматривая пародию на Кэрролла, по тем же причинам не касается
куда более прозрачных вещей.
Ворвались два
добермана-пинчера, сыщики, которые никогда не спали, никому не верили и
даже самих себя подозревали в преступных намерениях...
Написано, напомним, во время подъема “ежовщины”.
Буратино болтал ногами, умолял сказать
- за что? за что? Сыщики отвечали:
- Там разберут...
В отделении деревянному мальчику
предъявляют набор статей:
- Ты совершил три
преступления, негодяй: ты - беспризорный, беспаспортный и безработный.
Отвести его за город и утопить в пруду. Напомним, что в это
время действовал УК, допускавший смертную казнь начиная с 12 лет,
население было повязано паспортной системой, а беспризорники и
безработные считались ликвидированными как класс.
Должно быть, близко к сердцу читатели тех
лет принимали и сцену, в которой Карабас Барабас жалуется начальнику
города:
- Злейший
враг (народа? - В.К.), старый шарманщик Карло. Он украл у меня три самые
лучшие куклы, он хочет сжечь мой знаменитый театр, он подожжет и ограбит
весь город, если его сейчас же не арестовать...
Переделывая в 1938 году сказочную повесть в
пьесу для детского театра, Толстой кое-где добавляет красок. Карабас
обращается к детям: Кто выдумал, что я
страшный? Я добрый человек, я веселый человек - Карабас Барабас, друг
детей... Дети видят меня даже во сне... В то же время пьеса
кончается перемещением героев в СССР, а злодеи ликвидируются как класс -
проваливаются в тартарары...
При взгляде под определенным углом начинают
звучать по-иному имена Карло и Джузеппе, напоминая об основателе
научного коммунизма и творце его “полной победы”. Карло в пьесе играет
добрым людям “веселый вальс, все тот же, все тот же вальс на закате
дня”. “Эта песенка, - вздыхает он, - про
счастливую страну, где старикам живется легко... а вот я и забыл, как
называется эта страна...” Любопытно также, что Джузеппе -
столяр, человек топорной работы, умом не блещущий, Карло же отличается
душевностью и склонен к рассуждениям.
В ином стиле представлена мрачная атмосфера
сталинских репрессий в “Краденом солнце” Чуковского:
Наступила темнота,
Не ходи за ворота:
Кто на улицу попал -
Заблудился и пропал.
Нет красного солнышка, и живая жизнь исчезла с лица земли:
Только раки пучеглазые
По земле во мраке лазают,
Да в овраге за горою
Волки бешеные воют.
Почти прямая перекличка с написанным чуть раньше мандельштамовским “Мы
живем, под собою не чуя страны”: “Тараканьи смеются усища... Кто
свистит, кто мяучит, кто хнычет...”
Вся надежда на русского
Медведя, который один способен победить южного злодея - Крокодила.
Но Медведю воевать
неохота:
Ходит-ходит он, Медведь, вкруг болота...
Лишь после долгих уговоров косолапый берется журить похитителя:
Ишь разбойничья порода:
Цапнул солнце с небосвода
И с набитым животом
Завалился под кустом
Да и хрюкает спросонья,
Словно сытая хавронья.
Пропадает целый свет,
А ему и горя нет!”
И только когда злодей нагло грозится проглотить и Луну (Запад? - В.К.),
Медведь налетает на него и освобождает краденое солнце. В отличие от
поэмы, в жизни России исход этой истории был куда печальнее, но в 1935
году еще теплилась надежда на пробуждение русского медведя. Ведь еще
недавно в стране бушевала настоящая крестьянская война - в ответ на
зверства коллективизации, и был момент, когда власть могла перейти к
бухаринцам.
Кроме того, в 35-м Германия уже была в руках Гитлера, и текст Чуковского
можно было преподнести как аллегорию борьбы с фашизмом. Но может быть,
все это позднейшие домыслы, и Корней Иванович ничего такого не имел в
виду?
Но вот написанный еще в 1922 году
“Тараканище” - практически на ту же тему. “Покорилися звери усатому
(Чтоб ему провалиться, проклятому!)» Разве что спасителем выступает
Воробей, прилетевший “из-за синего лесочка, из далеких из полей” - не во
главе ли эмигрантской армии?
Впрочем, совсем не обязательно строить
гипотезы о замыслах авторов. Можно просто читать вместе с детьми давно
знакомые книги и находить в их персонажах сходство с теми, кто до сих
пор не перестал быть актуальным для россиян. Если о них не забывать, они
рано или поздно станут лишь достоянием истории.
и "Публицистика"
СКАЗКА ЛОЖЬ,
ДА В НЕЙ НАМЕК
ВОЗВРАТ | |
|