Дом заселяется…

        Дом заселяется - медленно, с неукоснимой точностью и четкостью.
    Старик с первого этажа, постукивая старинной витой палкой с торжественным набалдашником, выводит на прогулку пса - тоже старика.
      Они живут вдвоем, ибо жена старика умерла, а дочь… сгинула где-то в Европе, выйдя замуж; и пегий пес со слезящимися глазами ждет у булочной, пока хозяин купит хлеба…
       Потом их видят во дворе - старик ни с кем не разговаривает, если только кивает; лицо его тяжело, будто каменная кладка, и если он садится на скамью, пес, вздыхая, ложится у его ног.
       Дети резвятся на площадке, и горка, закрученная улиткой, способна пропустить через себя множество кричащих, верещащих, ликующих малышей; и старик смотрит на них из тяжелой и надоевшей раковины плоти - думая, вспоминая…
      Мысли его тягучи, но вовсе не похожи на золотистый, свежий, тягучий, ароматный мед…
      Поэт глядит на него с шестого этажа, полагая, что…
     Впрочем, что полагает поэт, расскажет его стих, зреющий тугой гроздью слов в дебрях сознанья… Дебри эти едва ли надежный виноградник! Размышляет поэт, глядя в зеркало на себя - сильно постаревшего, седобородого, с лицом, все плотнее увязающим в сети морщин.
      Еще в зеркале отражается угол коридора: коленчатого, как переулок, с массивом книжных стеллажей, с их внутренним лабиринтом, которым так интересно было путешествовать в юности…
     Масляно поблескивает включённый торшер, и уд - струнный щипковый инструмент, некогда привезенный отцом из Египта, заткнут за пластмассовый колос, пластмассовый же подсолнух с которого давно отлетел и потерялся.
      Поэт проводит пальцем по пыльной шее инструмента, и вензель, возникающий в сером слое, нравится ему, как будущее стихотворенье.
     Поэт считает себя и старика, с которым никогда не здоровается, двумя полюсами одиночества - которые и держат дом.
       А он заселяется - медленно, постепенно…
      Семья - косно-мещанская, крепко-зажиточная - плотно размещается на этаже… над поэтом.      Их четверо: дочка и сын похожи на только что выпеченные булки, хотя булкам этим за двадцать, и оба сильно отдают отцом: скучно-деловитым, вечно-зарабатывающим… Мамаша целыми днями торчит во дворе, собирая слухи и сплетни в плетёный короб собственной пустоты, и это коллекционирование кажется ей приятным занятием, славным времяпрепровождением. Дочь ходит на работу в ателье, а сын… Это не интересно ни поэту, ни старику.
       Дом держит в себе начинку, храня её от излишнего повреждения.
      Один из детей властной, пожилой дамы стал банкиром, редко бывает здесь, вероятно, содержит мать, живущую со вторым - так и не женившимся, ходящим на какую-то серую, скудную службу. Он пьет - этот второй: одиноко, сосредоточенно, серьезно.
        Он пьет так, что может упасть на первом этаже и заснуть.
      Он будет спать час, потом пойдет босой, по лестнице, мигая и не узнавая никого, и мещанистая мамаша побежит к властной даме, интересуясь, дошел ли Юра.
        Он всегда доходит - ибо дошел уже до предела бессмыслицы.
        Дом супит брови - осенними вечерами, зимними сумерками; дом громоздится летом на фоне неба, будто новая Троя, которой никогда не грозит война.
        Нумизмат перебирает античные монеты, вздыхая по новой, столь необходимой ему, хотя, если и сможет приобрести, тут же поблекнет она, ныне одетая золотистым флером мечты.
        Парень - высокий и тощий - выпуская колечки дыма и стряхивая пепел, идет за пивом, думая, кому позвонить, чтобы разделили компанию, если родители уехали на дачу, а он отговорился выдуманными делами.
        Шарики грая слетают с разросшихся тополей, чьи ветви переплетены так густо, что взгляд пружинит, как о батут: внимательный взгляд - поэта, рассеянный - старика, никакой - мамаши, цепкий - властный дамы, мутный - сынка-алкаша.
         Кто снимает квартиру на третьем?
         Они съедут вот-вот, не узнанные никем в доме, да и не интересные никому…
        Тяжелое Гав стариковской собаки гулко падает воздух, как кем-то выброшенный предмет - и прозаик, проходящий мимо, видит: дом мерно, неукоснимо заселяется людьми, взрослеет вместе с ними, принимает радостно новорожденных, каким предстоит свершить круг, чтобы лечь в лодку гроба, как легли уже многие, жившие в доме - которого никогда не было, ибо прозаик, путешествуя по листам снежной бумаги, не признавая поля монитора, измыслил самый обычный, такой сыто-крепкий, из многочисленных дом: измыслил и заселил, играя смыслами, отчасти угнетенный ими, отчасти счастливый - дугами пестрого воображения.
                                                                              © А.Балтин