Дом заселяется…
Дом заселяется - медленно, с неукоснимой точностью и четкостью.
Старик с первого этажа, постукивая старинной витой палкой с
торжественным набалдашником, выводит на прогулку пса - тоже
старика.
Они живут вдвоем, ибо жена старика умерла, а дочь… сгинула
где-то в Европе, выйдя замуж; и пегий пес со слезящимися глазами
ждет у булочной, пока хозяин купит хлеба…
Потом их видят во дворе - старик ни с кем не разговаривает, если
только кивает; лицо его тяжело, будто каменная кладка, и если он
садится на скамью, пес, вздыхая, ложится у его ног.
Дети резвятся на площадке, и горка, закрученная улиткой,
способна пропустить через себя множество кричащих, верещащих,
ликующих малышей; и старик смотрит на них из тяжелой и надоевшей
раковины плоти - думая, вспоминая…
Мысли его тягучи, но вовсе не похожи на золотистый, свежий,
тягучий, ароматный мед…
Поэт глядит на него с шестого этажа, полагая, что…
Впрочем, что полагает поэт, расскажет его стих, зреющий тугой
гроздью слов в дебрях сознанья… Дебри эти едва ли надежный
виноградник! Размышляет поэт, глядя в зеркало на себя - сильно
постаревшего, седобородого, с лицом, все плотнее увязающим в
сети морщин.
Еще в зеркале отражается угол коридора: коленчатого, как
переулок, с массивом книжных стеллажей, с их внутренним
лабиринтом, которым так интересно было путешествовать в юности…
Масляно поблескивает включённый торшер, и уд - струнный щипковый
инструмент, некогда привезенный отцом из Египта, заткнут за
пластмассовый колос, пластмассовый же подсолнух с которого давно
отлетел и потерялся.
Поэт проводит пальцем по пыльной шее инструмента, и вензель,
возникающий в сером слое, нравится ему, как будущее
стихотворенье.
Поэт считает себя и старика, с которым никогда не здоровается,
двумя полюсами одиночества - которые и держат дом.
А он заселяется - медленно, постепенно…
Семья - косно-мещанская, крепко-зажиточная - плотно размещается
на этаже… над поэтом.
Их четверо: дочка и сын похожи на только
что выпеченные булки, хотя булкам этим за двадцать, и оба сильно
отдают отцом: скучно-деловитым, вечно-зарабатывающим… Мамаша
целыми днями торчит во дворе, собирая слухи и сплетни в плетёный
короб собственной пустоты, и это коллекционирование кажется ей
приятным занятием, славным времяпрепровождением. Дочь ходит на
работу в ателье, а сын… Это не интересно ни поэту, ни старику.
Дом держит в себе начинку, храня её от излишнего повреждения.
Один из детей властной, пожилой дамы стал банкиром, редко бывает
здесь, вероятно, содержит мать, живущую со вторым - так и не
женившимся, ходящим на какую-то серую, скудную службу. Он пьет -
этот второй: одиноко, сосредоточенно, серьезно.
Он пьет так, что может упасть на первом этаже и заснуть.
Он будет спать час, потом пойдет босой, по лестнице, мигая и не
узнавая никого, и мещанистая мамаша побежит к властной даме,
интересуясь, дошел ли Юра.
Он всегда доходит - ибо дошел уже до предела бессмыслицы.
Дом супит брови - осенними вечерами, зимними сумерками; дом
громоздится летом на фоне неба, будто новая Троя, которой
никогда не грозит война.
Нумизмат перебирает античные монеты, вздыхая по новой, столь
необходимой ему, хотя, если и сможет приобрести, тут же
поблекнет она, ныне одетая золотистым флером мечты.
Парень - высокий и тощий - выпуская колечки дыма и стряхивая
пепел, идет за пивом, думая, кому позвонить, чтобы разделили
компанию, если родители уехали на дачу, а он отговорился
выдуманными делами.
Шарики грая слетают с разросшихся тополей, чьи ветви переплетены
так густо, что взгляд пружинит, как о батут: внимательный взгляд
- поэта, рассеянный - старика, никакой - мамаши, цепкий -
властный дамы, мутный - сынка-алкаша.
Кто снимает квартиру на третьем?
Они съедут вот-вот, не узнанные никем в доме, да и не интересные
никому…
Тяжелое Гав стариковской собаки гулко падает воздух, как кем-то
выброшенный предмет - и прозаик, проходящий мимо, видит: дом
мерно, неукоснимо заселяется людьми, взрослеет вместе с ними,
принимает радостно новорожденных, каким предстоит свершить круг,
чтобы лечь в лодку гроба, как легли уже многие, жившие в доме -
которого никогда не было, ибо прозаик, путешествуя по листам
снежной бумаги, не признавая поля монитора, измыслил самый
обычный, такой сыто-крепкий, из многочисленных дом: измыслил и
заселил, играя смыслами, отчасти угнетенный ими, отчасти
счастливый - дугами пестрого воображения.
©
А.Балтин